Уэксфорд купил и бросил ему на колени малиновую с золотом пачку.
— Я мог бы открыть заседание, — сказал он, — сказав вам, двоим шутникам, что вы можете забыть о пятистах фунтах и тому подобном. Это ясно?
Мистер Кэсобон воспринял это как человек, привыкший к частым разочарованиям. Оживление, которое ненадолго вспыхнуло в его водянистых глазах, потухло, и, издав низкий гудящий звук, который можно было Припять за продолжительное бормотание согласия или за попытку напеть мелодию, он потянулся к своим портвейну и бренди.
Мартышка проговорил:
— Когда все будет сказано и сделано, мы с моим другом примем решение о вознаграждении.
— Это очень благородно с вашей стороны, — язвительно заметил Уэксфорд. — Я полагаю, что вы понимаете, что деньги будут заплачены только за информацию, которая позволит арестовать убийцу Стеллы Риверс?
— Мы не вчера родились, — сказал Мартышка.
Это замечание настолько соответствовало действительности, особенно в отношении мистера Кэсобона, который выглядел так, словно родился в 1890 году, что старик перестал гудеть и загоготал, Продемонстрировав Уэксфорду самые отвратительные, полуразрушенные и сшившие зубы, которые он когда-либо видел во рту кого-либо из людей.
— Мы и сами можем прочитать в газетах то же, что и вы, — продолжал Мартышка. — А теперь начистоту. Если мой друг расскажет вам то, что он знает и что может доказать документом, вы собираетесь повести себя честно с нами и проследить, чтобы мы получили причитающееся нам по праву, когда Суона посадят под замок?
— Я могу пригласить свидетеля, если вы хотите. Как насчет мистера Вердена?
Мартышка выпустил дым через ноздри.
— Терпеть не могу этого язвительного черта, — сказал он. — Нет, вашего слова достаточно для меня. Когда ребята начинают ворчать, я всегда говорю, что мистер Уэксфорд преследовал меня, видит бог, но он…
— Мартышка, — перебил его Уэксфорд, — ты собираешься мне рассказывать или нет?
— Не здесь, — возмущенно сказал Мартышка. — Неужели мы будем давать вам такую информацию, которая упрячет человека на всю жизнь, здесь, в так называемом общественном месте?
— Ну, тогда я отвезу вас обратно в участок.
— Мистеру Кэсобону такое не понравится. — Мартышка уставился на старика, вероятно желая, чтобы тот выразил какие-то признаки ужаса, но мистер Кэсобон, сидя с опущенными веками, продолжал монотонно бубнить. — Мы поедем к Руби. Она ушла сидеть с чьим-то ребенком.
Уэксфорд, пожав плечами, согласился. Довольный Мартышка ткнул мистера Кэсобона кулаком:
— Пошли, приятель. Подъем! Подъем!
Мистер Кэсобон долго не мог встать на ноги.
Но Мартышка, который обычно не отличался особой заботливостью, наклонился над другом и, даю ему руку, бережно повел по улице.
Берден никогда не звонил ей раньше. Его сердце затрепетало и учащенно забилось, когда он прислушивался к гудкам и представлял себе, как
Джемма бежит к телефону и ее сердце тоже учащенно бьется, потому что она догадывается, кто звонит.
Ее голос привел его в крайнее волнение. Он тихо, с вопросительной интонацией назвал ее имя.
— Да, это я! — крикнула она. — Кто это?
— Майк. — Джемма не узнала его голос, и он очень огорчился.
Но как только Берден назвал себя, она ахнула я быстро спросила:
— У тебя есть какая-то новость для меня? Что-то произошло, наконец?
Он на мгновение прикрыл глаза. Она думала только об этом ребенке. Даже его голос, голос ее любовника, был для пес лишь голосом кого-то, кто мог найти ее ребенка.
— Нет, Джемма, ничего.
— Ты ведь впервые позвонил мне, — тихо сказала она.
— Прошлая ночь тоже была впервые.
Джемма ничего не сказала. Тишина для Вердена никогда не тянулась так долго, целую вечность, за время которой двадцать машин успели проехать мимо телефонной будки, за время которой красный свет светофора сменился зеленым и снова стал красным, за время которой десяток людей вошли в «Оливу и голубку», и дверь за ними все крутилась и крутилась, пока не замерла. Наконец она произнесла:
— Приди ко мне сейчас, Майк. Ты мне так нужен.
Но сначала он должен был поговорить с другой женщиной.
— Я занят служебными делами, Грейс, — сказал Берден слишком официально, слишком бесстрастно, что, может быть, заставило бы Уэксфорда смеяться до упаду. — Это может быть очень надолго.
Они умели держать многозначительные паузы, его женщины. Грейс прервала свое молчание по- сестрински резко:
— Не лги мне, Майк. Я только что звонила в участок, и мне сказали, что у тебя свободный вечер.
— Ты не должна была делать этого, — возмутился Берден. — Даже Джин никогда этого не делала, хотя имела право, она была моей женой.
— Извини, но дети спрашивали, и я подумала… Между прочим, мне надо с тобой кое-что обсудить.
— А до завтра это никак не терпит? — Берден подумал, что знает, о чем будут все эти разговоры Грейс. Конечно, разговоры о детях, а точнее, об их психологических проблемах или о том, что Грейс считала таковыми: наверное, Пат зациклилась на своих бабочках, а Джону никак не дается математика. Как будто не у всех детей были трудности, которые просто неизбежны, пока они растут, и с которыми без всякого ежедневного анализа прекрасно справлялся в свое время он сам, как, безусловно, и Грейс в свое время. — Я постараюсь быть дома завтра вечером, — неуверенно сказал он.
— Да ты всегда так говоришь! — возмутилась Грейс.
Угрызения совести мучили его минут пять. Но эти муки прекратились задолго до того, как он въехал на окраину Стоуэртоиа. Он перестал удивляться тому, что не слишком остро чувствовал свою вину, тому, что упреки Грейс лишь на мгновение задели его. Ее слова — во всяком случае, те, что он мог вспомнить, — стали чем-то вроде бесполезных автоматических наставлений школьного учителя много лет назад. Грейс была для него уже давно не чем иным, как помехой, раздражающим фактором, который — вместе с работой и другими бесполезными, только отнимающими время вещами — отрывал его от Джеммы.
Сегодня она сама открыла ему дверь. Он приготовился к тому, что Джемма заговорит о своем ребенке, и своих волнениях, и своем одиночестве, И уже был готов ответить теплом и нежностью. Но она ничего не сказала. Берден неуверенно поцеловал ее, не способный уловить ее настроение по этим огромным пустым глазам.
Джемма взяла его руки и обвила ими свою обнажившуюся, когда задралась ее блузка, талию. Ее кожа была горячей, сухой и трепещущей под его собственными дрожащими руками. И тут он понял, что ей действительно необходимо видеть его, о чем она сказала по телефону. Но совсем не для того, чтобы услышать слова утешения, а потому же, почему было необходимо видеть ее и ему.
Если мистер Кэсобон еще мог вызывать некоторые сентиментальные чувства, подумал Уэксфорд, то преувеличенную заботливость Мартышки невозможно было наблюдать без отвращения. Однако старик — его настоящее имя надо будет разыскать в файлах — являлся таким очевидным негодяем и тунеядцем, который пользовался преимуществами своего возраста и, возможно притворной, немощи, что Уэксфорд только язвительно хмыкнул себе под нос, наблюдая за тем, как Мартышка усаживает его в одно из кресел Руби Бранч и пристраивает ему подушку под голову. Без сомнения, и самому объекту такого внимания, Как и инспектору, было ясно, что Мартышка просто обхаживал курицу, которая могла снести золотое яйцо. Возможно, мистер Кэсобон уже заключил некоторое финансовое соглашение со своим партнером- импресарио и знал, что вся эта суета с подушками не имела никакого отношения к уважению его старости или же привязанности к нему. Мурлыкая от удовольствия, как старый кот, оп позволил Мартышке палить ему тройную порцию виски, но, когда появился графин с содовой, мурлыканье стало громче на полтона и
