— Я так и знала! Я так и знала, что это ты. Почему ты ничего не сообщил мне? — с укором спросила она.
— Я даже Анни не предупредил. Клянусь. Скажи ей, Анни.
Анни внезапно застыла на месте, ошеломленная видом остриженной головы Чарли.
— Десять минут назад я обнаружила его здесь, прокравшимся на кухню. А теперь присядь-ка и перестань будить соседей. Боже мой, девочка!
Чарли, слишком возбужденная, чтобы сидеть, уцепилась за руку брата и продолжала радостно хихикать.
— Я знала. Я так и знала.
Джей отстранил ее от себя и с изумлением уставился на неровно остриженные волосы.
— Что, черт побери, случилось? Она сейчас выглядит хуже, чем когда я уходил в армию, — сказал он, обращаясь к Анни. — И почему твои волосы…
Он подвел сестру поближе к лампе, чтобы удостовериться, что глаза не обманывают его.
— …бордовые?
— Ничего особенного. Все девочки теперь так ходят.
— И давно у нее такая прическа? — Джей с огорчением внимательно рассматривал сестру.
Прежде волосы Чарли всегда были предметом ее гордости и восхищения окружающих.
— Выкрасилась она где-то пару недель назад, но в прошлый раз, когда я ее видела, у нее на голове было гораздо больше волос, — тихо сказала Анни. — Удивляюсь, как это Джессика не позвонила к вам в штаб, чтобы ты узнал о ее проделках.
— Боже правый, Чарли, сейчас почти три часа ночи. Что ты делала в такое время на улице?
— Твоя тетя Джессика, наверное, напугана до смерти. Ты что, снова прячешься в домике на дереве? — Анни была возмущена.
— Не беспокойтесь о тете Джессике, — в комнату вошел Стефен, он радостно улыбался, что случалось с ним не часто. — Она позвонила мне, чтобы рассказать о Чарли.
Он позволил брату обнять себя и похлопать по спине.
— С возвращением, Джей.
Анни автоматически достала еще две тарелки и отрезала еще два куска пирога для Стефена и Чарли. Она укоризненно покачала головой.
— Вы что же, оба были в домике?
Переполненная счастьем Чарли, пританцовывая, кружилась по кухне.
— Да, но ты же не против, правда, Анни? Джей был дома, ее волосы отрастут, все будет хорошо.
— Я никогда не возражаю, если меня предупреждают, — с мягким укором сказала Анни.
В голосе Джея прозвучало гораздо большее неодобрение.
— Я думал, мы с тобой заключили догово, Чарли.
— Да, это так. Я обещала жить у тети Джессики, пока ты не вернешься из армии. Но теперь ты дома. Договор аннулирован, — Чарли шлепнулась на стул и сделала большой глоток молока.
— Послушайте, — примирительно сказал Стефен, подходя к столу.
Анни тотчас же усадила его на стул, обхватив за плечи медвежьими руками, и взъерошила ему волосы. Довольный своей ролью адвоката, Стефен, изменив в честь приезда брата своей обычной молчаливости, произнес:
— Она завтра вернется домой.
— Предатель, — Чарли почувствовала приближающийся конец ее долгой борьбы с тетей и была готова устроить настоящую драку.
— Ну что же, не следует будить Джессику среди ночи, — рассудила Анни.
— И Даниэле тоже. Я зайду к тете и Томми завтра, — сказал Джей. — Уже поздно, и мы должны дать Анни немного отдохнуть.
Анни поцеловала всех по очереди.
— Я старая женщина, и мне нужно поспать. Ложитесь-ка и вы, дети.
Шлепая тапочками, она вышла из кухни. Чарли вскарабкалась на колени Джею, неожиданно превратившись в маленькую измученную девочку.
— Ты, правда, дома?
— Я, правда, дома, малышка, — ответил он и посмотрел на сидевшего напротив Стефена, с лица которого не сходила улыбка. — И мы снова будем вместе, одной семьей, как я и обещал.
Глава 4
Давай не будем обещать…
Линна проснулась оттого, что увидела сон. Она была в своей спальне на третьем этаже огромного особняка Боумонтов. Ее сердце сильно и тревожно билось в груди, словно пытаясь выскочить. Во сне она снова могла видеть, и это было жутко. Открыв глаза навстречу темноте, она подставила лицо легкому освежающему ветерку, влетевшему с озера в спальню через открытое окно, и постаралась вернуться к действительности, чтобы ощутить себя в безопасности своей комнаты.
Приподнявшись с подушек, она нащупала пальцами знакомый, отлитый из железа дубовый листок, вделанный в деревянную спинку кровати, затем отыскала вышитый край простыни, которой накрывалась, и, сбросив простыню на пол, села, свесив ноги с кровати. Она представила себе свою спальню, каждая деталь которой хранилась у нее в памяти. Это была комната, отделанная в голубых и кремовых тонах. У окна стоял стол, а возле стола — ее любимое кресло, обитое бархатом цвета темно-синего ночного неба. Под ногами лежал белый хлопчатобумажный коврик с узором из сплетенных дубовых веток с желудями. Этот узор Линна помнила наизусть. Нитки стеклянных бус, бахромой свисавшие с шелкового абажура, легонько позвякивали от малейшего колыхания воздуха.
Время, когда она просыпалась от проникавших в комнату солнечных лучей, искрами вспыхивавших на стеклянных шариках, безвозвратно ушло. Настольной лампой она больше не пользовалась, но сознание того, что она стоит на месте, вселяло в нее спокойную уверенность.
Чувствуя непривычно-странную тяжесть кольца, подаренного Куртом, она беспокойно теребила его на пальце. Тревога сжала ее сердце, колкой волной пробежала по позвоночнику и ноюще-остро проникла в каждую клеточку тела. Ей придется уехать отсюда. Время неумолимо летит вперед. То, что она приняла кольцо Курта, означало признание, что в ближайшем будущем, возможно, ей необходимо будет покинуть этот дом, где она чувствует себя в безопасности.
Разумеется, замужество — это вполне нормальное явление, жизнь идет вперед. Но сейчас, когда Линна была одна в комнате, ее вдруг охватила какая-то неуверенность. С той самой минуты, как она дала Курту ответ, в душе поселилось беспокойство. До того, как Курт поцеловал ее, она находилась в состоянии возбужденного ожидания. Но теперь в тихом доме отца, бывшего так далеко, в Париже, в этот ночной час предстоящий брак показался ей отнюдь не таким уж многообещающим.
Линне вдруг стало по-настоящему страшно. Предчувствие разлуки с семьей когтистой лапой царапало сердце. Она вовсе не хотела, чтобы ее жизнь изменилась. Не надо ничего больше. Ей потребовалось несколько лет, чтобы привыкнуть к теперешней жизни.
Во сне она видела себя верхом на молодом жеребце, который, сбившись с тропинки, вдруг стал спотыкаться. Она снова пережила страшный миг падения и увидела нависшее над собой копыто. Слишком поздно. Этой ночью она проснулась, отчаянно пытаясь быстрее очнуться от кошмарного видения. И тут же ее тело ощутило старую боль. Поврежденные мышцы свела судорога: полученная несколько лет назад травма не давала себя забыть. В больнице, когда она пришла в сознание, рука отца до боли сжимала ее руку.
Врачи сказали, что у нее перелом черепа в том месте, куда пришелся удар, а также сломаны три ребра и ключица, что она, к тому же, ударилась о ствол дерева, и просто удивительно, как осталась цела шея. Но страшнее всего было то, что она потеряла зрение. Пустота. Кругом пустота, залитая чернильной темнотой, за завесой которой скрылись от нее краски окружающего мира. В ее распоряжении остались только вкус и запах, а предметы воспринимались лишь на ощупь и слух. Линна, казалось, навсегда попала в больничную ловушку, и до сегодняшнего дня от запаха антибиотиков у нее начинала кружиться голова.
Затем последовали тяжелые месяцы привыкания к жизни в безжалостной темноте, окутывавшей ее со всех сторон, и не было ни малейшей надежды, что когда-нибудь эта пелена сплошного мрака прорвется.
