Я измерил еще нескольких без каких-либо недоразумений, затем наступил небольшой перерыв, пока вели следующую группу. Пони все еще подвозили в фургонах, а ко мне их подводили либо юные наездники, либо кто-нибудь из родителей. Судя по всему, процедура обещала быть долгой.
В перерыве стоявший рядом со мной низенький человечек спросил:
— Пока все гладко, а?
— Да, никаких недоразумений, — ответил я.
Он безразлично кивнул, а я подумал, что он похож на загорелого гнома: тщедушное тельце, смуглое обветренное лицо, вздернутые плечи. И в то же время в нем чувствовался лошадник.
— Погодите, еще наругаетесь, — буркнул он. — Тут такие есть, пальца им в рот не клади. И все одно говорят: дескать, их пони другой ветеринар на другой выставке сразу пропустил! — Он сморщил темные щеки в злоехидной усмешке.
— Неужели?
— Погодите чуток.
Красивая блондинка вывела на доски очередного кандидата. Она обожгла меня взглядом зеленых глаз и сверкнула двумя рядами белейших зубов.
— Двенадцать и два, — прожурчала она обольстительно.
Я приложил линейку к холке, покрутил ее и так и эдак, но получить эту цифру мне не удалось.
— Боюсь, он высоковат, — сказал я.
Жемчужная улыбка погасла.
— А полдюйма на подковы вы учли?
— Разумеется, но вы сами можете убедиться, насколько он выше.
— Вот в Хикли ветеринар его сразу пропустил без всяких разговоров! — огрызнулась она, а я краем глаза заметил, как гном многозначительно кивнул.
— Боюсь, тут я ничем помочь не могу, — ответил я. — Вам придется выставить его в следующем классе.
Два зеленых камушка со дна арктического моря несколько секунд обдавали меня леденящим холодом, затем блондинка удалилась, ведя за собой пони.
Потом джентльмен с жестким лицом вывел на доски миниатюрную светло-гнедую лошадку, чье поведение, должен признаться, поставило меня в тупик. Она падала на колени, едва линейка касалась холки, и я никак не мог получить точную цифру. В конце концов я сдался и пропустил ее.
Гном кашлянул.
— Я его знаю!
— Да?
— Ага. Он столько раз колол ей булавкой холку, что она приседает, чуть ее тронешь!
— Не может быть!
— Еще как может!
Я был ошеломлен, но очередные измерения отвлекли меня.
Последнего в этой группе — симпатичного серого — привел энергичный мужчина, сияя широченной дружеской улыбкой.
— Как поживаешь? — осведомился он любезно. — А в нем тринадцать два.
Перекладина даже не коснулась холки, но когда пони затрусил прочь, гном изрек:
— Я и этого знаю.
— Правда?
— Ого-го! Придавливает своих пони перед тем, как им измерение проходить. Этот серый последний час стоял с мешком ржи на спине весом чуть не в центнер. И на дюйм укоротился.
— Господи! А вы уверены?
— Будьте спокойны, я своими глазами видел.
В мыслях у меня воцарилось некоторое смятение. Он все это сочиняет? Или правда это невинное состязание приводит в действие столь темные силы?
— Этот же самый, — продолжал гном, — бывало, заставлял сбросить полдюйма на подковы, а пони-то и не подкован вовсе.
Ах да замолчал бы он! Но тут его перебили: ко мне бочком подобрался мужчина с усиками и конфиденциально зашептал мне на ухо:
— Я вот что думаю. Моя собака уже отдохнула, и температура у нее наверняка нормальная. Так вы посмотрите ее еще раз. Я как раз успею.
Я устало обернулся к нему.
— Право же, это напрасная трата времени. Собака больна, я вам уже сказал.
— Ну пожалуйста! Как одолжение! — Вид у него был отчаянный, в глазах горел фанатичный огонь.
— Ну хорошо! — Я пошел с ним к его машине и поставил термометр. Температура по-прежнему была сорок.
— Да отвезите же беднягу домой! — сказал я. — Ему нельзя быть тут.
Мне показалось, что он вот-вот меня ударит.
— Она здорова! — прохрипел он, гримасничая от избытка чувств.
— Мне очень жаль, — сказал я и вернулся к пони.
Меня ждал мальчик лет пятнадцати. Его пони был записан в класс тринадцать два, но оказался выше почти на полтора дюйма.
— Боюсь, он слишком высок, — сказал я. — Не для этого класса.
Мальчик не ответил, а вытащил из внутреннего кармана куртки какой-то листок.
— Вот ветеринарное свидетельство, что он чуть ниже тринадцати двух.
— Боюсь, оно не действительно, — ответил я. — Устроители предупредили меня не принимать свидетельств. Я уже не допустил двух. Решает только эта линейка. Что поделать!
Он сразу стал другим.
— Но вы обязаны его пропустить! — закричал он мне прямо в лицо. — Никаких линеек, если есть свидетельство!
— Поговорите с устроителями. Я руководствуюсь их инструкциями.
— Я с отцом поговорю, вот что! — крикнул он и увел пони.
Отец не замешкался. Крупный, дородный. Явно преуспевающий, самоуверенный. Он не собирался терпеть мои глупости.
— Послушайте, я чего-то не понял, но вы тут вообще в стороне. Вы обязаны принять свидетельство.
— Вовсе нет, уверяю вас, — ответил я. — И к тому же ваш пони ведь выше верхнего предела не чуть-чуть, а на очень много. На глаз видно.
Отец стал багровым.
— Позвольте вам сказать, что его пропустил ветеринар в…
— Знаю, знаю, — перебил я и услышал, как гном фыркнул. — Но здесь его не пропустят.
Наступила недолгая пауза, а затем отец с сыном начали на меня кричать. Под град их ругани меня кто-то дернул за рукав. Мужчина с усиками!
— Я хочу еще раз попросить, чтобы вы померили температуру моей собаке, — прошептал он с жутковатой гримасой, означавшей улыбку. — Я убежден, что у него все прошло. Так пожалуйста!
И тут я не выдержал.
— И не подумаю, черт побери! — рявкнул я. — Будьте так добры, оставьте меня в покое и отвезите бедного пса домой.
Удивительно, какие странные побуждения руководят людьми. Казалось бы, участие собаки в выставке никак не может быть вопросом жизни или смерти. Но для мужчины с усиками вопрос, по-видимому, стоял именно так. Он буквально накинулся на меня:
— Вы своего дела не знаете, вот что! Я издалека приехал, а вы со мной такую грязную шутку сыграли! У меня друг ветеринар, настоящий ветеринар, так я ему про вас расскажу. Да-да! Все расскажу!
Говорилось это под неутихающие вопли отца и сына, поносивших меня последними словами, и я
