романа. Мужчины подходили все ближе, и Желтокрылый стал в позицию, расставив ноги.
– Он, наверно, когда-то был фехтовальщиком, – определил Шимек, поднимая голову. – О, смотрите!
Да, Желтокрылый умел не только грозить гибелью Земле и ее обитателям, в драке палками он оказался на несколько классов выше своих врагов. Он подпрыгивал, вертелся во все стороны, молниеносно парировал удары, обрушивая в ответ свои, довольно меткие. Треск сломанных черенков смешивался с криками нападающих, в какой-то момент показалось, что их взяла, что они уже обрушили на него свой сельскохозяйственный инвентарь, но это была только иллюзия. Они отступили – кто с синяком под глазом, кто в изодранной одежде, – Желтокрылый же стоял в центре и торжествовал. Огородники с минуту посовещались. Потом набросились на него еще ожесточеннее, но, как и в предыдущий раз, не сладили с ним и снова отступили, потрепанные и избитые.
Вдруг в сторону победителя полетел камень. Потом второй. Потом третий. Желтокрылый ловко уворачивался, некоторые снаряды отбивал палкой, но их становилось все больше, и падали они все гуще и со всех сторон. Сначала один угодил ему в шею. Второе попадание было болезненным – в сгиб руки, и с минуту он мог держать палку только одной рукой. А потом камень попал ему в голову, еще раз в шею и еще раз в голову, и дальше трудно уже было уследить, так как камни сыпались градом и огородники подходили все ближе, пока наконец не подошли вплотную, хотя он еще защищался, и теперь видны были только поднимающиеся и опускающиеся палки и искаженные лица с оскаленными зубами. Сколько могло пройти времени, прежде чем с рембеховского шоссе донесся вой сирены? Помню только, что на протяжении всех этих длинных, как вечность, минут палки и черенки от лопат и мотыг поднимались и опускались, помню также, что, когда машина «скорой помощи» с больничным крестом на дверце забуксовала в песке насыпи, по которой не ходили поезда, и из кабины повыскакивали санитары в белых халатах, я уже мчался на кладбище, преследуемый криками Шимека и Петра, бежал к деревянной колокольне, отвязывал веревку, заткнутую за почерневшую балку рукой причетника, и тянул ее изо всех сил, тянул, подпрыгивая и снова приземляясь, тянул как безумный, потому что первый раз в жизни я почувствовал себя безумным, тянул и плакал, плакал и тянул и снова плакал, пока не подбежали ко мне Шимек и Петр и не оторвали меня от этой веревки силой, так как я к ней уже почти прирос, оторвали меня и поволокли в лес на Буковой горке. Помню также, что я не сказал им ни слова и поехал один на пляж в Елитково. Сидел там до сумерек у грязного и вонючего залива. По пляжу бродили поодиночке безработные рыбаки и длинными шестами проверяли густоту «рыбного супа» у берега. Маяк в Бжезно уже вращался, а суда на рейде зажигали опознавательные огни. Вдалеке, в стороне Сопота, светился огонек костра. Далее если бы ко мне подошел Вайзер, даже если бы он сам попросил меня о чем-нибудь, я бы остался нем.
Шимек вышел из кабинета директора. Подмигнул нам. Это означало – все в порядке, мол, как условились. Я услышал свою фамилию. Увидел, что гимнастерка на сержанте застегнута на все пуговицы, а директор поправил галстук, который теперь уже не напоминал якобинский бант, или выжатую тряпку, или компресс на горле, а был обыкновенным галстуком, купленным в торговом центре во Вжеще.
– Ну как? – спросил М-ский. – Мы что-нибудь вспомнили? Или предпочитаем побеседовать с прокурором в камере? – заключил он с угрозой.
– Да-да, конечно.
– Ну так говори, – сержант примиряюще поднял руку, – говори, что знаешь.
– Все сначала рассказывать?
– Нет, – вмешался директор, – ты должен рассказать, что было с платьем Вишневской.
– Но это было не платье, это был просто лоскут.
– Хорошо, лоскут – так где вы его нашли после взрыва?
– Там есть такой старый дуб, под ним и нашли. Сержант пододвинул ко мне карту.
– Где?
– Вот здесь, здесь этот дуб, а вот здесь, – показал я пальцем, – лежал лоскут.
– Кто нашел? – спросил М-ский быстро.
Я сделал паузу, как бы вспоминая эту подробность.
– Шимек.
– Ну хорошо. – Лицо М-ского ничего не выражало, хотя я понимал, как он должен быть доволен. – А где вы сожгли этот лоскут?
– В карьере.
Сержанту последний ответ явно не понравился.
– Здесь в округе нет никаких карьеров, что ты плетешь?
– Хорошо. – Директор не позволил мне продолжить. – Это поляна с эрратическими валунами, – обратился он к сержанту, – все здесь ее так называют.
– А когда это было? – допрашивал дальше М-ский.
– В тот самый день вечером.
– Это ты нес обрывок платья, да?
– Я, а откуда вы знаете?
М-ский торжествующе улыбнулся:
– Видишь, от нас ничего не укроется. Который это был час?
– Не помню точно, где-то после семи, нет, пожалуй, ближе к восьми.
– Так. А что вы делали потом?
– Да уже ничего, потом мы пошли домой.
– А почему вы не рассказали обо всем родителям?
– Мы боялись, потому что они взлетели на воздух, это было так страшно, что, наверно, не рассказал бы даже на исповеди, – выпалил я на одном дыхании.
М-ский опять усмехнулся:
– А вот и рассказал, однако, и не ксендзу, а нам!
– Вы местные? – неожиданно спросил сержант.
– Не понимаю, – сказал я. И в самом деле, куда он гнет? Что ему надо?
– Я спрашиваю, твои родители отсюда?
– Да, отсюда, отец родился в Гданьске, и мать тоже.
– Ну хорошо. – М-ский закончил допрос – А какие-нибудь вещи Вайзера вы не находили, что-нибудь от него осталось?
– Нет, взрыв был такой сильный, что мы даже искать ничего не стали, этот кусок платья – чистая случайность!
– Можешь идти и позови второго приятеля, – прервал меня директор. – Ну, чего ждешь?
Впервые с начала следствия я почувствовал себя чуть увереннее.
– Петр, теперь ты, – позвал я из открытых дверей и, когда он проходил мимо меня, подмигнул ему так же, как Шимек: мол, пока все идет нормально – так, как им хотелось с самого начала. Я сел на складном стуле и кивнул Шимеку, тот сразу все понял. Сторож зевал немилосердно, обнажая черные гнилые зубы, а я вспоминал, что происходило дальше.
Утром следующего дня я услышал в магазине Цирсона такой разговор наших соседок:
– Вы слышали? Поймали того психа, что по Брентово бегал и людей пугал.
– Эээ, да это был не псих, а извращенец какой-то, дорогая моя.
– Святая Мария, извращенец, говорите?
– Да-да, извращенец, какой нормальный псих будет бегать по кладбищу и звонить? Какой сумасшедший напялит на голову каску и будет болтаться по улицам? Нормальный псих, моя дорогая, выдает себя за Наполеона или за Мицкевича.
– А говорят, – вмешалась новая собеседница, – золовка моя говорит, она там живет, что никакой он не сумасшедший, а боговдохновенный, святой как бы человек, однажды он будто бы залез на крышу и говорил такое, прямо как из Священного Писания!
– Как это – из Священного Писания?
– Ну не в точности, а как бы из Писания, все время о Боге и каре за грехи!
– Ну-у, нет, он все же сумасшедший, а чтоб о Боге говорить, для того есть ксендз. На крышу, говорите?
