стал жадно пить холодную, чистую воду. С каждым глотком ко мне возвращалось восприятие действительности, а она оказалась чертовски поганой и до жути зловещей и неприятной.
Во-первых, меня заковали в кандалы, причём как руки, так и ноги. Во-вторых, с меня сняли всё до нитки и снова ограбили, забрав то немногое, что у меня имелось. В-третьих, на меня надели какие-то вонючие тряпки, а точнее холщовую рубаху длиной ниже колен с рукавами до середины предплечья и жилет из овчины. В-четвёртых, ноги мои были босы, а земля между тем была не очень-то тёплой, да и температура воздуха понизилась градусов до четырнадцати. Единственной радость было то, что меня посадили всё-таки не на голую землю, а на какой-то тюфяк и прислонили спиной к большому колесу повозки, собранному из досок, дали вволю напиться, после чего сунули в руки большую миску, в которую была налита пшенная похлёбка с кусками мяса и бросили на колени полкраюхи хлеба и две луковицы. Вот только ложки не дали, но я и этому был рад.
После того, как я напился, голова у меня болела не так сильно, хотя я и ощущал слабость во всём теле. Повозки, а я насчитал их восемь штук, были поставлены квадратом. Одна была самым настоящим домом на колёсах и возле ней сидел в деревянном кресле Нир Талг Маренис, который с удивлением крутил в руках то радиоприёмник в сверхпрочном корпусе, то лучевик, то тесак космодесантника и ни до чего не мог добраться, так как и оружие, и моё средство связи были настроены только на меня и потому больше никто не мог ими воспользоваться. Вот тут-то я и почувствовал на своей шее тяжесть аптечки и идентификационного жетона со всеми прочими полезными дополнениями. Между мною и Ниром было метров пятнадцать и горящий костёр. Сверля его ненавистным взглядом, я очистил луковицы и, отламывая куски ржаного хлеба, принялся не спеша пить похлёбку, подталкивая хлебом куски мяса и время от времени кусая луковицу.
Еда показалась мне необычайно вкусной, но она и в самом деле была недурна. Не спеша поев, я тщательно вытер миску кусочками хлеба и показал знаком тому дородному, хорошо одетому мужику, который дал мне поесть, что хочу пить. Тот пожал плечами и сказал:
— Вода не похлёбка, её не жалко, хлебай сколько влезет, бледнокожий. — протягивая мне ковш, он спросил по-тирнейски — Откуда же ты родом, раб? Да, чувствую, что ты не понимаешь меня. Интересно, где живут люди с такой белой кожей? Может быть на востоке Куарата? Ладно, не буду даже гадать попусту. Когда выучишься говорить по-кеофийски, раб, тогда и поговорим, если ты не загнёшься. Хотя выглядишь ты ухожено, очень уж ты слабый, словно ребёнок, а в поместье господина Нира Марениса надо много работать, чтобы каждый вечер получать такую миску похлёбки, раб.
Ничего не поняв из сказанного, я выпил ещё один ковш воды, лёг на тюфяк и свернулся калачиком. Боже мой, меня ограбили, заковали в кандалы и я, судя по всему, угодил в рабство. От этого мне стало так тоскливо, что я чуть было не заплакал, но всё же сдержался. Поначалу я чувствовал себя неплохо, но примерно через полчаса у меня стал жутко болеть живот, а во рту с каждой минутой усиливалась горечь. Похоже, что я чем-то отравился. Нужно было срочно предпринимать экстренные меры, чтобы не загнуться на этой планете в первый же день. Встав на четвереньки, я отполз от тюфяка, искусственно вызвал позыв к рвоте и извергнул из себя содержимое желудка, после чего на четвереньках пополз к бадье с водой, жадно выпил два ковша и снова отправился к тому месту, где оставил ужин. Наверное местный лук мне категорически противопоказан. Желудок я промывал трижды и всякий раз с громко матерясь от боли. Нир всё ещё сидел возле затухающего костра и безмолвно смотрел на угли. Подойдя поближе, он поинтересовался у кашевара:
— Хулус, ты что, отравил моего нового раба?
— Что вы, господин, он ел ту же похлёбку, что и все, — торопливо ответил кошевар, — наверное наша пища для него непривычная. Не волнуйтесь, оклемается. Похоже, что он не дурак, раз хлещет столько воды и выблёвывает её. Очищает желудок.
— Ладно, посмотрим, — проворчал Нир, — если раб не сможет идти, Хулус, размозжишь ему голову дубинкой, снимешь одежду и закопаешь труп. Мне не нужны в поместье доходяги.
Хулус, который был у Нира надсмотрщиком и кашеваром, усмехнулся и стал успокаивать этого ублюдка:
— Не беспокойтесь, хозяин, ваш новый раб может быть не так силён, как вам хотелось бы, но он хорошо сложен, у него целы все зубы, а сила в нём обязательно прибудет. Со временем, но я сделаю всё, как вы приказали, хозяин.
Мне же в тот момент было невдомёк, что завтра днём решится моя судьба и хотя буря в желудке после промывания улеглась, я лёг на тюфяк на этот раз лицом к колесу, а спиной к публике. Как только болтовня и хождение в маленьком обозе, в нём ехало всего восемнадцать человек, не считая Нира, прекратились, я активировал аптечку и первым делом сделал анализ крови. Всё было именно так, как я и думал — отравление растительным алкалоидом. Что же, местный лук мне категорически противопоказан. Аптечка сама выбрала нужные лекарства и сделала инъекцию. Через пять минут я спал и проснулся с наступлением рассвета. Все остальные реды спали, причём только я и ещё четверо рабов с медными ошейниками на шее снаружи. Остальные храпели в кибитках. Сутки на Редии были на полтора часа больше, а я не привык спать подолгу. Мой организм уже немного восстановился и потому я смог встать и дошел до воды вполне уверенной походкой. Выпив ковшик воды, я сделал несколько энергичных приседаний и вернулся на свой тюфяк, чтобы посидеть и подумать.
Глава 7
Кто выжил в лётке, тому не страшно рабство
Первым проснулся и выбрался из фургона, крытого кожей, в котором спал с женщиной, Хулус. Ночью, в свете костра, я не очень-то разглядел редийцев, но сразу же понял, что они очень похожи на людей, пахнут, как люди, говорят как люди, и такие же жестокие и безжалостные, как часть людей, то есть, как ниггеры из космофлота, а они, как ни крути, тоже люди. Правда, редийцы не были чернокожими. Ещё ночью я понял, что их кожа темнее моей, а я в последние годы ни разу не загорал и был до безобразия белым. Именно из этого мне и следовало исходить. Вчера Хулус и Нир, их имена я запомнил сразу же, как и ещё несколько слов, не очень-то возмущались моей бледной физиономией, но при этом смотрели на меня, как командир Сандерс на любого гиперпилота, то есть как на вещь, а не на человека и именно из этого следовало исходить.
Что же, мне предстояло теперь сравнить, что хуже, рабство на Ривере Три или пять лет обучения в лётке, где все ниггеры относились к нам, как скотам, как к грязи под ногами. Верите нет, но с их стороны я ни разу не увидел ни одного сочувственного взгляда, не говоря уже про что-то более конкретное. Больше всего их бесило то, что на банковском счету у каждого из нас имелось немало денег и они были обеспокоены только тем, чтобы выкачать их из нас. А ещё каждый из них от мала до велика только и мечтал унизить грязную, ленивую обезьяну и дать ей пинка, толкнуть в спину или подставить подножку, бить нас кулаками им запрещалось, но до тех пор, пока кто-нибудь не выдержит и не замахнётся на ниггера рукой. Вот тогда начиналось такое, что не приведи Господи. Тут же вызывался наряд полиции, писался рапорт и такому парню доставалось на орехи так, что в медсанчасть его отправляли на носилках.
Мне почему-то сразу показалось, что на Ривере Три рабов не истязают так, как в лётке, иначе они не смогут работать. Пока Хулус ходил до ветра, я внимательно рассмотрел повозки. Одна, командирская, в которой ехал Нир, была хотя и шикарная на вид и прочная, являла собой жалкое зрелище — тяжелая, неуклюжая и очень примитивная. Чего стоили одни только колёса без спиц, правда, с железными шинами. Выше «ватерлинии», то есть платформы, это был симпатичный деревянный домик на колёсах, с окнами, забранными витражом. Вторая была точно такого же размера фургоном с кожаным верхом, а шесть остальных — шестью крытыми парусиной фургонами длиной метров в восемь. Они были на треть больше. Приглядевшись к ним повнимательнее, я догадался, что Нир помещик.
Вскоре вернулся Хулус. Он был одет в просторные штаны из серой ткани, красную просторную рубаху, поверх которой на нём была надета кожаная бригантина со стальными бляшками, и обут в грубые, неказистые, короткие сапоги. На широком поясе у него висели справа чёрные ножны с длинным, прямым мечом, а слева кинжал побольше тесака космодесантника в красных ножнах с бронзовыми накладками.
