Этого, впрочем, оказалось достаточно — англичанин улыбнулся понимающе и пошел дальше, едва заметно подмигнув.
Дама шествовала впереди, направляясь через холл отеля к гирлянде приветливых фонариков у входа в китайский ресторан.
Многочисленное «стадо» праздно фланирующих особей мужского пола хранило олимпийское спокойствие.
Михаил Ростов искоса взглянул на британца — тот улыбнулся в ответ.
Похоже, они без слов поняли друг друга.
Раздражение Ростова заметно пошло на убыль.
— Я могу называть вас «доктор Ростов»? — поинтересовался молодой человек пятнадцатью минутами позже, когда, расторопно приняв заказ, миловидная девушка в кимоно церемонно удалилась.
— Нет.
Англичанин удивленно вскинул брови.
Ему казалось, что мосты наведены.
Молодой русский ученый Михаил Ростов, знакомства с которым он действительно настойчиво добивался, открыт, как устрица на бретонском столе.
Осталось только слегка сбрызнуть ее уксусом или лимонным соком.
Однако Михаил улыбался:
— У меня нет докторской степени. И даже кандидатской. у вас на Западе доктор — значит, «остепененная» персона.
— Однако по образованию вы врач?
— И по роду деятельности тоже.
— Разве в России не принято обращаться к врачу — ^ «доктор»?
— В этом смысле — да, принято. В таком случае мне следует немедленно отозваться: слушаю, больной, на что жалуетесь? Потому проще будет, если вы будете называть меня Михаилом.
— Да, Михаил. Но знаете что, Михаил, у меня не болит, у меня — интересует.
— Должна заметить, что доктор Ростов скромничает. По образованию он, разумеется, врач. Что же касается рода деятельности, то сейчас Михаил Борисович занят научными исследованиями в области…
— Я, кажется, просил…
Вмешательство блондинки снова раздосадовало доктора Ростова.
Он одарил ее долгим, многозначительным взглядом.
Демонстративно помолчал несколько секунд.
Но в конце концов, похоже, решил не портить легкой беседы.
Всего лишь усмехнулся.
Коротко.
Но довольно зло.
— Лиля имеет в виду, что я служу не в обычной городской больнице или поликлинике, а в учреждении, именуемом научно-исследовательским институтом гематологии. Иными словами, занимаюсь проблемами крови и всем, что с ней связано.
— Да! Я знаю об этом и, собственно, потому так искал встречи. Дело в том, что я постоянно веду одну… хм… «кровавую» тему. Интересно, можно так сказать по-русски? Или правильно — кровную? Ну, не важно. Главное, вы понимаете, о чем я. А я, в свою очередь, совершенно потерял голову после того, что мне поведала госпожа Марусева.
— Лиля.
— И совершенно напрасно. Госпожа Марусева так же мало понимает, о чем ведет речь, как вы представляете разницу между «кровавым» и «кровным». То бишь смутно.
— Зато госпожа Марусева хорошо понимает, какое значение для науки и не только для нее представляют ваши, господин Ростов, нынешние исследования. Насколько важно заявить о них своевременно, чтобы, как говаривал один наш классик… «не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые годы»…
— К своему стыду, господа, я не силен в русской литературе. Но что касается всего остального, готов свидетельствовать — это именно тот случай, когда устами женщины глаголет Бог.
— Бог, а вернее истина, если мне не изменяет память, глаголет обычно устами младенца…
— Зато Бог хочет того же, чего хочет женщина, если уж ты решил блистать афоризмами, малыш.
— В таком случае и он ошибается.
— Но почему, Михаил? Вы так упорно не хотите говорить о своей работе, избегаете прессы…
— Если бы только прессы — он вообще отказывается от публикаций. Даже в специальной литературе!
— Но это… опрометчиво. По меньшей мере. Представьте себе, именно в эту минуту где-то за тысячу миль отсюда — в Аргентине, Австралии или в вашей же замечательной России — такой же молодой человек или группа молодых людей придут к тем же выводам, что и вы, но в отличие от вас немедленно поведают об этом миру…
— Стоп! Остановитесь на секунду и прислушайтесь. Что вы только что сказали? «Придут к тем же выводам…» Вот именно — придут. Уверяю вас, я не питекантроп и не принадлежу к числу чудаков, которые зарывают таланты в землю, сжигают бесценные рукописи и уединяются на необитаемых островах. Я нормальный современный человек, которому свойственно все, что должно быть свойственно, в том числе здоровые амбиции. Но! Я еще не пришел ни к какому выводу. А потому трубить на всю вселенную о некоторых относительно обоснованных предположениях — извините уж! — считаю безответственностью, если не откровенной глупостью.
— Да-да-да! И еще тысячу раз — да! Я вас понимаю. Ох, как я вас понимаю! Какому-то грядущему светилу что-то почудилось в тумане творческого экстаза. Не дожидаясь прояснения, он созвал пресс- конференцию, а потом весь мир возмущается по поводу очередной журналистской «утки».
— Так зачем же вы…
— Но! Простите, Михаил, я еще не закончил. У этой проблемы, как и у всякой другой, есть обратная сторона. Он закричал, этот фанфарон, этот ранний петух, не дождавшийся рассвета. Но несколькими минутами позже рассвет все-таки наступил. Мы ведь знаем: рассветы — такие. Они уж если забрезжили во тьме — обязательно наступят. И весь мир будет помнить о том, что явление светила возвестил именно он, фанфарон и выскочка, крикнувший первым. Пусть потом — минутой, двумя, пятью спустя — другие, более добросовестные птицы сделали это с большим изяществом и большим основанием, люди все равно запомнят его — первого. Разве нужны примеры?
— Слава фанфаронам?
— Отнюдь. Слава умным женщинам, которые грамотно работают с прессой.
— Этого говорить не следовало. Потому что Михаил Борисович… Впрочем, сейчас он, похоже, все скажет сам. А я, пожалуй, отправлюсь попудрить носик. Потому что слышала эту тираду много раз. Господи, опять шествовать как сквозь строй… Если бы мужские мозги способны были осознать, насколько это отвратительная процедура!..
— Вас проводить?
Она только фыркнула в ответ.
И царственно скрылась за шелковой занавеской, отделявшей небольшой кабинет от общего коридора.
Ростов вдруг улыбнулся собеседнику.
Улыбка вышла странная и — совершенно неожиданно — извиняющаяся.
Еще более странной оказалась фраза, произнесенная негромко и также с очевидным намерением извиниться.
Правда, не за себя.
— Она принадлежит к той категории женщин, которые свято верят, что являются объектом непреодолимого желания каждого встречного мужчины.
— Это не самый страшный из женских пороков. Да и не порок вовсе, скорее уж — комплекс.
— Тогда уж — защитная реакция. Ибо на самом деле, как правило… Однако мы ведем себя не очень-то
