Никто и не спал.
— Ты тоже бодрствуешь? — В палатку заглянул журналист, объявившийся в лагере накануне.
Впрочем, теперь он казался таким же своим, как все.
События сродни тому, что произошло сегодня, сближают. Однако в тот момент Костас вряд ли думал об этом. Просто принял парня, как принял бы сейчас любого из «старых» членов экспедиции.
— Как видишь.
— Это здорово. Потому что мне нужна твоя помощь. Я так понял, что, кроме медицины, ты здесь заведуешь всей связью. Так?
— Скорее, кроме связи, я иногда «заведую» медициной. Когда Джилл разобьет коленку, к примеру.
— Отлично. Мне нужна связь.
— Прямо сейчас? Европейское время, между прочим…
— Наплевать. У меня — сенсация. Это срочно.
— Имеешь в виду нашу находку?
— Скорее, интервью вашего старика. Мы только что закончили, и он разрешил… Слушай, а может, ты сомневаешься, что я, так сказать, легитимно?.. Так пойдем к вашему профессору, пока он не спит!
— Не суетись. Я не первый день знаю нашего профессора. Когда он чего-то не хочет, то предупреждает об этом как минимум за полчаса до того, как в чьей-то башке родится отдаленно похожая идея.
— Хм. Неплохо сказано.
— Дарю.
— Лучше подари мне связь с миром.
— А конкретнее?
Он начал диктовать номер.
Костас, не глядя, привычным движением пальца передернул тумблер на корпусе спутникового телефона.
В этот момент все и началось.
Именно в этот!
Что бы ни говорили потом связисты про геомагнитную бурю, сбившиеся настройки спутника связи и даже смещение его с орбиты.
«Satellite not found» — бесстрастно сообщило обычно приветливое, располагающее к болтовне табло, подсвеченное изнутри мягким зеленым мерцанием.
И в течение ближайших трех часов не изменило своего мнения.
То же самое сообщало оно на всех без исключения ближних и дальних склонах гор.
На вздыбленных белых скалах, вонзившихся едва ли не в самое небо.
И даже на верхней площадке единственной сохранившейся башни замка — куда, рискуя свернуть шею и вдребезги разбить аппарат, взобрался Костас, надеясь, пожалуй, на чудо.
Чуда не случилось.
Лагерь, конечно, волновался, но это было довольно легкомысленное волнение.
Атмосфера все еще полнилась легким счастливым безумием нечаянной радости, концентрация эйфории в прохладном ночном тумане оставалась предельно высокой.
Откровенно говоря, не слишком тревожился в те часы и сам Костас.
Разумеется, он делал все, что было возможно, и действительно прилагал максимум добросовестных усилий, пытаясь восстановить загадочно пропавшую связь с миром.
Но сообщение — короткое, емкое, лаконичное, однако вполне достаточное для того, чтобы сведущие люди оперативно и без лишнего шума сделали все необходимое, — было отправлено несколько часов назад.
Получено адресатом.
И стало быть, особых причин для беспокойства у Костаса Катакаподиса не было.
Так думалось.
Откровенно паниковал только один человек — журналист. От него стремительно, как звезда, падающая с небес, ускользала великая, неповторимая, возможно, единственная в жизни сенсация.
— Костас! Послушай, Костас!
Молодой человек снова и уже без всяких церемоний ворвался в палатку.
Вкрадчивая любезность и столичный шарм улетучились окончательно.
Парень был близок к истерике.
— В любом случае тебе придется восстанавливать связь.
— Ну и что?
— Значит, ты пойдешь вниз, в деревню…
— Совсем не обязательно. Завтра, а вернее сегодня, через пару часов, тарелка вполне может поймать сателлит — и все восстановится само собой. Такое бывало.
— А если не восстановится?
— Тогда действительно пойду в деревню. Звонить старым дедовским способом. «Але, барышня!»
— Пойдем сейчас!
— Ты спятил!
— Ну, пойдем, ты все равно не спишь!
— Как раз собираюсь. И что за спешка? Ты хочешь права первой ночи? Обещаю! Как только тарелка придет в чувство — ты будешь первым, кто ею овладеет. А теперь иди спать.
— Спать?! Нет! Это невозможно. Тарелка! Я не могу зависеть от какой-то тарелки! Нет! Я пойду один! Прямо сейчас.
— Вольному — воля…
Костаса действительно здорово клонило ко сну.
К тому же, как никто другой в маленьком лагере, он понимал тщетность торопливой журналистской возни.
И потому, с одной стороны, откровенно сочувствовал парню.
С другой же — о, двуликий Янус, вечно обитающий в лабиринтах наших душ! — осознавал себя единственным счастливым, но тайным его соперником.
И потому испытывал некоторое раздражение, наблюдая отчаянные усилия, не имеющие, в сущности, уже никакого смысла.
Быть может, впрочем, это было смутное чувство неловкости или даже вины.
Слишком уж неравным, как ни крути, вышло соперничество.
Заснул он тем не менее легко и крепко спал до обеда, как, впрочем, и вся счастливая экспедиция.
Однако, проснувшись, Костас не обнаружил ничего приятного и даже обнадеживающего.
Все было по-прежнему.
Тарелка упрямо не желала «приходить в чувство», а вызывающее «satellite not found», похоже, намертво прилипло к маленькому табло на корпусе телефонного аппарата.
Впрочем, особой тревоги у него не возникло.
Все еще — не возникло.
И позже, за обедом, когда вся компания в лицах проигрывала вчерашние метания всклокоченного журналиста, от души над ним потешаясь, Костас смеялся вместе со всеми.
Предчувствия?
Сколько раз потом, позже, когда все уже произошло, его спрашивали о предчувствиях?
Раз сто, никак не меньше.
Сам же он последние дни, случалось, часами напролет думал о том же. Вернее, вспоминал, анализировал, пытался обнаружить в этом совсем недалеком прошлом какой-то отголосок грядущей трагедии.
Предупреждающий знак судьбы.
Пусть даже намек — незначительный и невнятный.
Не было ничего!
Не было!
Костас готов был принести любую клятву.
