внутрь легкой, почти бестелесной тенью. Миссис Крис заметила ее лишь тогда, когда бесцветное лицо Эмили возникло прямо перед ней, отразившись в большом зеркале.
Позолоченную раму зеркала украшала искусная резьба.
Апартаменты Крисов были оформлены в стиле ампир. Много белого, много золота, причудливой резьбы, лепнины и тяжелого шелка, расшитого вручную.
Эмили никогда не отличалась особой бойкостью, но сейчас держалась так робко, что мать забеспокоилась.
— Что-то случилось, детка?
— Не беспокойся, ма. Можно я возьму какую-нибудь твою вещь?
— Какую вещь, дорогая?!
— Что-нибудь из украшений, если позволишь. Не знаю, что именно… Может, колье? Или достаточно подвески?
— Девочка моя!
Не будь возраст миссис Крис столь почтенным, а фигура — монументальной, она наверняка пустилась бы в пляс или — по крайней мере — высоко подпрыгнула на радостях.
Как минимум — пару раз.
Эмили — источник постоянных материнских переживаний, причина тоскливой бессонницы, гадкий утенок, так и не ставший прекрасным лебедем, самый несчастный и безответный из всех многострадальных питомцев, вдруг захотела принарядиться!
В это невозможно было поверить — бесчисленные попытки Доротеи Крис убедить дочь заняться внешностью неизменно терпели неудачу.
Иногда Дороти казалось, что Эмили упорствует назло, пытаясь таким образом наказать мать за то, что родила ее такой — некрасивой, неуклюжей, невезучей.
Но дочь была на редкость добросердечным существом — черные мысли быстро отступали, но легче не становилось — на смену им приходила черная, беспросветная тоска.
— Все, что хочешь, Эми! Давай выберем вместе! Содержимое вместительной нефритовой шкатулки — на крышке красовалась бриллиантовая монограмма Дороти Крис — бесцеремонно вытряхнули на пол.
По ковру — бледно-розовое поле усыпано букетами лиловых цветов — рассыпались драгоценности общей стоимостью никак не менее двадцати миллионов.
Возможно, даже несколько большей.
Шесть женщин на борту «Титаника» носили имя Розалия. Следом шла пара Роз. Одна была Розалиндой. Одну звали Розмари.
Вдобавок обнаружился мужчина по фамилии Розанов. Таким оказался улов.
Первый — не самый сложный — этап работы был завершен. Второй только начинался. А время шло.
— Обыскать каюты. Самым тщательным образом.
— Боюсь, это невозможно, сэр. Без…
— Возможно. Я получил разрешение капитана. На время плавания закон наделяет его всей полнотой власти. Мистер О'Нил сейчас судья, прокурор и Дух Святой в одном лице. Так что не теряйте времени.
— Да, сэр.
— Далее — связь с берегом. Меня интересует все — ближайшие родственники, любовники и бывшие мужья, наследники, медицинские карты, дорожные происшествия, разбитые в детстве коленки. Последнее — шутка, остальное — всерьез. Дополните меня, Полли?
— По части медицинских карт — особое внимание уделять психике. В идеале связаться или связать меня с личными психологами. Если таковые имеются.
— Согласен. Дальше.
— Предки из числа пассажиров «Титаника». Того, разумеется.
— Интересная мысль. Только запоздалая. Следовало проверить родословную всех пассажиров, не находите?
— Нахожу. Моя вина.
— Еще что-то?
— Все, что выбивается из общего ряда. Понимаете? Выпускница Принстона — на подсобных работах в кафетерии.
— Таких здесь нет.
— Это пример.
— Принимается. Еще?
— Телефонограммы, отправленные с борта. И полученные, соответственно.
— Верно.
— Пожалуй, все.
— Тогда — за дело. И вот что, Полли, попробуйте все же расставить их в порядке, так сказать, вероятности. Интуитивно, разумеется.
Полина достала чистый лист бумаги. Взяла в руку фломастер. На секунду закрыла глаза.
Бобу Эллиоту неслыханно повезло.
В первый момент он даже не поверил, что все происходит на самом деле. Но позже решил, что судьба вдруг раскаялась в собственных кознях и решила таким образом компенсировать ему неприятности минувших дней. Но как бы там ни было, это произошло.
Двери главного ресторана гостеприимно распахнулись двадцать минут назад.
Шумная толпа, несколько более возбужденная, чем обычно — надвигалась все же такая ночь, — хлынула в нарядное, ярко освещенное помещение.
«Здесь безраздельно царит Людовик XVI. Стены обшиты светлым орехом. Огромные — в три пролета — окна задрапированы ярким шелком. Блеск хрусталя и чернь старинного серебра. Белоснежные скатерти и нитяные перчатки официантов…»
Так писал он в первом материале, посвященном «Титанику».
Мог бы написать и лучше. Рассказать о таком великолепии следовало гораздо выразительнее. Ничего не поделаешь — голова Боба Эллиота в те дни была занята проблемами, страшно далекими от вопросов дизайна.
Людской поток между тем растекался по залу узкими ручейками — публика спешила занять свои места.
Боб огляделся и, не заметив ничего, что можно было бы отметить в следующем репортаже, направился к своему столику.
Именно в этот момент хрипловатый женский голос окликнул его по имени.
Эллиот обернулся и… остолбенел.
Долли Дон, скандальная примадонна, сатанеющая от одного только вида фотообъектива, — фурия, вечно конфликтующая с прессой, зачинщица самых безобразных потасовок с репортерами и папарацци, призывно махала ему рукой.
Не слишком веря в реальность происходящего, он поспешил на зов, ожидая — одновременно — подвоха или очередной выходки До-До.
Но не дождался.
— Привет, Бобби! Если у тебя нет планов получше — можешь присоединяться. Давно собираюсь извиниться за ту паскудную историю в «Helena». Давай выпьем, парень, и скажем друг другу «прости».
История в «Helena» — ночном голливудском клубе, любимом лежбище именитых хищников и хищниц, а вслед за ними — целой стаи зверья помельче, — действительно была паскудной.
Боб Эллиот заглянул туда всего на минуту, но это — уж точно! — была не самая счастливая минута в его жизни.
Последний номер «Vanity Fair» только что вышел в свет с огромным материалом, посвященным европейскому турне До-До.
Статья изобиловала пикантными подробностями. Намного более пикантными, чем могла позволить
