ладонью прикрывает губы, не давая возможности продолжать — Ш-ш-ш, говорить тете больше не надо, даже шепотом. По крайней мере, до укола. И не волнуйся, я тебя, кажется, понял, эта дрянь, говорила тебе, что со мной что-то случилось? Не отвечай, только закрой глаза, если — да.
Я опускаю веки.
И думаю.
Слава Богу, мысли не причиняют мне боли, и думать я могу сколько угодно Сейчас я думаю: ' Почему он назвал Мусю дрянью? '
Я хорошо помню, как он всегда дорожил ею, и еще я помню историю про булочки, которые он приносил ей из буфета.
'Кто же будет теперь покупать Мусе булочки? ' — еще подумала я, после его гибели.
То есть, после того, как она сказала мне, что он погиб.
Но — зачем?!!
Зачем было хоронить живого человека?
Может, он прогнал ее за что-то, и она, в отместку объявила его умершим?
А может из жалости ко мне? Вот у меня погиб Егор… А у нее — Игорь. Не возлюбленный, конечно, но — друг, верный, булочки из буфета носил…
Мыслям тесно в моей голове.
Но я еще не касалась главной темы.
А жива ли я на самом деле?
И жив ли Игорь?
Мне столько лгали последнее время….
Эта мысль неожиданно приводит меня в ужас.
Ведь если я жива, и Игорь жив, то лгали все: и Муся, и Кассандра, и странная женщина в церкви, и даже старый рабочий на кладбище.
Но — зачем?
И если все лгут, то почему бы Игорю говорить правду?
Так жива ли я?
Первое, что приходит в голову после того, как этот вопрос повторен многократно — просто пошевелиться. И я пытаюсь сделать это, и понимаю, что тело мое при мне, но несколько ограничено в движениях.
Игорю, который все это время внимательно наблюдает за мной, мои попытки, явно не по душе.
— Стоп! — говорит он, и в голосе уже нет прежней мягкости. Теперь со мной говорит врач. Но именно металл в его голосе и приказной тон, отчего — то более всего убеждают меня, что я действительно жива. Жив и Игорь, и он мне не врет — Не дергаться! Это еще что за пируэты? Ну-ка замри! Я тебя шесть часов штопал, не для того, чтобы ты мне сейчас все швы сорвала к чертовой матери! Лежи смирно, и если обещаешь не двигаться, я сейчас вызову сестру с уколом, и попытаюсь все тебе рассказать, по крайней мере, то, что могу. Обещаешь?
Я медленно опускаю веки.
Обещаю!
Я готова больше вообще никогда не двигаться и даже не пытаться.
Не шевелиться.
Не говорить.
Не смотреть по сторонам.
И никого никогда не слушать.
Только жить!
Ощущать холод и боль, слышать, как на тебя кричит доктор, бояться укола и не понимать, почему Муся — дрянь, и зачем все они мне врали.
Но жить! Жить! Жить!
Господи, какое это счастье!
Я хотела бы кричать об этом, но Игорь запретил мне, и еще я боялась боли.
Потому я кричала про себя.
Я не могла ничего видеть вокруг себя, но я видела дневной свет, теперь я точно знала, что дневной, и в этом дневном свете белел надо мной обычный потолок, со встроенными в него круглыми хромированными лампочками.
Еще я видела кусок стены, возле которой стояла моя кровать, но чтобы разглядеть ее, как следует, надо было сильно скосить глаза, а эта попытка тоже причиняла боль, правда, не такую сильную, как в горле.
К тому же, я боялась рассердить Игоря.
Он, между тем, тянется куда-то, перегибаясь через меня, и я догадываюсь, что где-то подле расположена кнопка вызова сестры.
Тут же вспоминаю: когда-то об этом упоминала Муся, в своих многочисленных рассказах об их супер современной клинике.
Значит, я в их клинике.
Но почему же тогда Муси нет рядом со мной?
Ах да, Игорь назвал ее дрянью.
Значит, ее выгнали с работы.
Но за что?
И почему же все-таки она придумала эту глупую байку про смерть Игоря.
Рядом со мной легкие шаги.
Игорь встает со стула и отходит куда-то в сторону, а вместо него я вижу миловидное лицо с коротко черной челкой, низко падающей на васильковые глаза.
Оказывается тело мое подчиняется мне настолько, что я могу даже повернуться на бок.. Теперь я вижу и панель, к которой тянулся Игорь, и на ней, оказывается, не одна, а целых три кнопки.
— Сейчас уколемся, и все пройдет — ласково говорит мне существо с челкой, и я верю ей сразу, хотя тонкое лезвие иглы довольно болезненно впивается в кожу. Сестра говорит мне еще что-то, и быстро растирает ваткой место укола, но я не слушаю ее монотонное щебетанье, потому что, где-то за ее спиной, переговариваются два негромких мужских голоса.
Одни из них принадлежит Игорю, второй мне не знаком, но именно он сейчас говорит тихо, но настойчиво — …. Рано, непозволительно рано….. Хотя бы до завтрашнего утра….
— он почти шепчет, и половины сказанного я не различаю — Но она задает вопросы, и они не дают ей покоя — так же тихо возражает ему Игорь…
— … два кубика, и пусть спит до утра…
— Но я обещал, хотя бы в общих чертах — Игорь настаивает на своем, и мне очень хочется, чтобы он не отступил, однако и незнакомец не собирается сдаваться…
— …. только травмирует, и реакция непредсказуема….
— Ты специалист — соглашается Игорь. — Просто я не привык обманывать пациентов — Никакого обмана…. Рано или поздно…. все. И потом, следователь, если ты помнишь…
— И… швейцарец рвется — Пусть согласовывают со следователем…. Нам важнее ее состояние — Да, …. Очевидно лучше… Лена! — Игорь повышает голос, обращаясь к сестре, — добавь еще два кубика… — он называет какое-то лекарство, название которого мне ни о чем не говорит, но я понимаю, что именно оно повергнет меня в беспробудный сон, аккурат, до завтрашнего утра.
Мне хочется обидеться на Игоря за то, что он не сдержал своего слова и рассердиться на незнакомца, который так возражал против того, чтобы открыть мне какую-то истину.
Еще я вспоминаю о следователе прокуратуры, и пытаюсь связать его с тем, что со мною произошло, и о чем я, а вернее мое тело помнит только что-то смутное и ужасное.
Я хочу спросить, какой это швейцарец рвется ко мне? Потому что, Егор погиб в Швейцарии. И это, наверняка, связано каким-то образом.
Вспомнив Егора, я вдруг понимаю, что думаю о нем впервые с того момента, как поверила, что жива и хочу сказать себе, что это дурно, стыдно, и что тем самым, я предаю его, потому что…
Однако, я не говорю, а вернее не хочу говорить себе ничего такого.
