услышанную в каком-то детективе фразу о том, что чаще всего профессионалы «горят» на мелочах и деталях. Повторять ошибки наивных профессионалов она не собиралась. Просто следовало соблюдать строгую очередность событий – в соответствии с их значимостью, только и всего. Но это было совсем уж просто. Ей было радостно, что сознание ее, от одного решительного шага к другому, становилось все более ясным и работает четко, быстро и удивительно продуктивно. Еще несколько дней назад ей и голову просто не могли прийти столь оригинальные и блестящие решения проблем, казавшихся неразрешимыми. «Как глупо я вела себя, когда оттягивала момент решительных действий, как много времени потеряла напрасно», – не без сожаления подумала она, но и сожаление это было легким, мимолетным и в общем-то потерявшим право на существование в свете нынешней энергичной ее деятельности. Как смешно было ей теперь вспоминать недавние свои истерики, мольбы, угрозы и ультиматумы. Каким черным, холодным и неуютным казался тогда окружающий ее мир. Теперь ей верилось с трудом, что еще пару недель назад свою главную, заветную цель она всерьез считала практически недостижимой и позволяла себе лишь мечтать по этому поводу. Причем каждый раз, когда мечты рассеивались, на душе ее становилось еще тоскливее, потому что, возвращаясь в обыденную жизнь, она с беспощадной ясностью понимала: никогда мечты эти не станут реальностью даже в малой, незначительной своей части. Как же глупа и недальновидна была она тогда! Верно сказано: все относительно, и кто-то ведь учил ее еще в далеком детстве, когда у нее болели зубы или разбитая коленка, что лучше всего в такие неприятные минуты думать о том, что станет она делать, когда боль пройдет. Кстати, кто был этот добрый и, очевидно, мудрый человек? Она вдруг поняла, что совершенно этого не помнит, и поначалу лишь очень удивилась своему странному открытию. Ведь детство ее закончилось совсем недавно: она сейчас очень молода и просто обязана помнить большинство, если и не все его подробности. Однако сейчас она не помнила ничего. Удивление понемногу начало сменяться раздражением. Последние дни приучили ее к тому, что все поставленные цели достижимы, а задачи – решаемы. Теперь же выходило, что простейшая, элементарная задача ей не под силу. «Кто это был, по крайней мере?» – требовала она ответа от своей враз затуманившейся памяти. Кто, черт побери, вообще окружал ее в детстве? Родители. Но какими они были и кто из них научил ее этому простому и эффективному приему? Воспоминание ловко ускользало от нее, как рыбка, которую она однажды пыталась за хвост поймать в большом красивом аквариуме. Еще одна размытая картинка из прошлого… Что это был за аквариум, почему она очутилась подле него и никто не мешал ей долго, упрямо (это она помнила точно) охотиться за верткой рыбкой. Раздражение сменялось паникой.
– Ваш суши, пожалуйста, – мелодично пропела над ухом официантка, расставляя на круглом подносе перед ней маленькую дощечку темного дерева, на которой аккуратно выложены были ровные столбики рассыпчатого риса, стянутые черной рыбьей кожей и украшенные кусочками разнообразных морских лакомств; кувшинчики с соусами, крохотные чашечки-пиалки для их смешивания с острой зеленой горчицей, ярким пятном выделяющейся на темном фоне доски; деревянные палочки для еды; тонкий бокал для вина, явно не вписывающийся в этот экзотический натюрморт. Рядом поместилось узкое серебристое ведерко со льдом, в которое втиснута была запотевшая бутылка белого вина.
– Приборы вам не нужны, – более утверждая, чем спрашивая, промолвила официантка, полагая, что посетительница, так хорошо знающая кухню, наверняка умеет обращаться и с главными составляющими сервировки японского стола – палочками.
– Нет, конечно, – согласилась с ней женщина и даже одарила улыбкой: ей было приятно, что в ее познаниях и умении не усомнились. Тревожные мысли, едва не испортившие прекрасного настроения, словно встревоженный сонм невидимых крохотных птиц, мгновенно умчались прочь из ее прекрасной головки. Чувства ее вновь были ясны, а душа открыта для радости и наслаждения, пусть и телесной пищей. Глоток холодного вина, с очень слабым, но неповторимым ароматом, окончательно привел ее в состояние умиротворения и покоя. Тонкие, унизанные драгоценными кольцами пальцы, умело подхватили деревянные палочки, и окружающий мир на ближайшие час-полтора для одинокой посетительницы ресторана «Токио» просто перестал существовать.
В салоне Люси Сен-Клу к посещениям Ангелины Разумовской почти привыкли. Ее по- прежнему не любили и опасались какой-нибудь вульгарной или по меньшей мере экстравагантной выходки. Но в конце концов приняли ее, к счастью довольно редкие, посещения как неизбежное зло и, если угодно, плату за широкую известность. Иногда она бывала буквально несносна, бесконечно капризничая, требуя к себе совершенно особого внимания, утверждая, что процедуры и препараты причиняют ей боль и вообще дурно влияют на здоровье, то и дело меняя свои пожелания относительно того, что именно она хочет сотворить со своим телом, лицом или ногтями сегодня. Тогда косметологи вынуждены были по нескольку раз смывать с ее лица только что нанесенные сложные маски; маникюрши – бесчисленное множество раз покрывать ногти разными оттенками лака; бармен – три-четыре раза менять бокал с обыкновенной минеральной водой, потому, что Ангел никак не могла определиться: хочет ли она, чтобы вода была с газом или без, нужен ли лимон, лед и так далее, и тому подобное – до бесконечности. Повезло только парикмахерской – чуда капризная клиентка не обращалась ни разу, утверждая, что ее обслуживает личный парикмахер на дому. Случалось, правда, что она пребывала в относительно мирном расположении духа, и тогда все обходилось «малой кровью». Единственное, что хоть как-то мирило с ее присутствием терпеливый сверх всякой меры персонал салона, были необычайно щедрые чаевые и астрономические суммы, которые она без нареканий выкладывала за свои многочисленные капризы: за каждую процедуру, пусть и не доведенную до конца, как и за каждую смену нетронутого бокала с минералкой счет выставлялся в полном объеме.
Последнее время, однако, Ангел в салон зачастила, по вела себя на удивление смирно, была, не в пример обыкновению, разговорчива и даже приветлива, из чего салонные дамы немедленно сделали вывод, что нашелся очередной кретин, который клюнул на сомнительные прелести мерзкой бабы, и влип в ее паучьи липкие, тонкие, но прочные сети. Отчасти это было действительно так, с той лишь поправкой, что жертва еще не барахталась в сетях, которые, собственно, только что были окончательно сплетены и хитроумно расставлены. Однако юная паучиха в успехе уже не сомневалась, оттого настроение ее улучшилось и нрав сделался несколько мягче. Кроме того, двигаясь к намеченной цели, Ангелина добилась целого ряда весьма ощутимых результатов, придавших уверенности в себе, отчего и окружающих она стала ненавидеть и презирать чуть-чуть меньше. Однако все это салонным дамам было неведомо, и они просто наслаждались затишьем, уповая на то, что оно кончится не так уж быстро.
В этот день Ангелина появилась в салоне довольно рано для себя – было немногим более двух часов пополудни – и объявила, что собирается сделать множество процедур, из чего следовало, что временем она никак не ограничена. Это было несколько необычно, потому что Ангел вечно спешила и зачастую именно по этому поводу устраивала дикие истерики. Более того, она наконец соизволила записаться на процедуры заранее, что обычно делать забывала и являлась в буквальном смысле слова как гром среди ясного неба на головы дежурных администраторов, требуя немедленного обслуживания, не желая ничего и никого слушать, а тем более – ждать.
«Нет, определенно что-то в ее жизни изменилось, причем в лучшую сторону, – подумала Инга, дежурство которой опять совпало с визитом Разумовской, как и в самый первый день ее появления в салоне. – Возможно, на самом деле она и не так уж плоха, просто жизнь оказалась собачьей, как в песне. Вот и научилась девочка лаять, рычать и кусаться». Она провожала Разумовскую в кабинет к косметологу, и как бы в подтверждение ее мысли та вдруг заговорила, причем приветливо и почти дружески. Обычно Ангелина не размыкала губ без крайней на то необходимости, которая наступала у нее, как правило, одновременно с потребностью устроить скандал или закатить истерику.
– Какой-то жутко сонный день сегодня. С утра не могу проснуться, просто засыпаю на ходу, как дряхлая старушка.
– Сейчас у вас будет прекрасная возможность выспаться как следует, – любезно поддержала беседу Инга, – первая процедура у вас самая длительная, почти сорок минут. Вполне можно подремать. Я предупрежу косметолога, что у вас сегодня сонное настроение, она нанесет препараты и тихонько уйдет, пригасив свет. Возможно, вы и не почувствуете, когда она вернется и приступит к следующей процедуре – у Веры очень легкие руки. Тогда и вовсе можете спать почти два с половиной часа.
– Правда? – искренне обрадовалась Разумовская. – Было бы здорово, а то я обычно лежу, обмазанная всеми вашими кремами и водорослями, как в панцире, и скучаю. Читать нельзя, звонить нельзя, спать – как-то раньше не получалось.
