Кобо Абэ
Солдат из сна
В морозный день, когда даже сны коченеют,
Я видел страшный сон —
Надев фуражку, он вышел из дому,
Было за полдень...
Я запер дверь.
Это случилось лет пятнадцать назад. Правда не имеет возраста, но в данном случае указать время совершенно необходимо. Не потому ли, что правда была неправдоподобной?
С прошлой ночи окруженная горами маленькая деревушка на границе префектур была захвачена пронизывающим ветром, смешанным со снегом, и стенала от мук. Рано утром из соседнего городка через горы перевалил отряд солдат, проходивших учения по выработке навыков действий в условиях мороза. Солдаты отряда, с трудом передвигая по глубокому снегу ноги в огромных соломенных сапогах, с песней пересекли деревню и снова скрылись во вьюге.
Солнце село, ветер утих. В полицейском участке у входа в деревню вдовец-полицейский, грея ноги у раскаленной докрасна печки, чистил картошку. По радио шла какая-то передача, но он ее не слушал. Он был погружен в сладкие мечты. «Я всё вижу, знаю, это староста деревни и его помощник сбывают на черном рынке нормированные продукты — сговорились с настоятелем и прячут их в подвале храма. Но я не собираюсь никому ничего говорить. И все деревенские знают, что я буду молчать. А то, что они мне продукты приносят, так это не просто плата, чтобы рот мне заткнуть, а их хорошее ко мне отношение. И даже когда в отставку уйду, я не должен буду, как другие полицейские, убираться из деревни, а смогу, наверное, поселиться здесь навсегда. Возьму себе какую-нибудь вдову, у которой есть земля, и буду мирно доживать свой век. Если уж сказать, о чем я мечтаю, так это о крестьянской жизни — лучше ее ничего нет. А когда вернется из армии сын, будет дом, где и он сможет жить... Спасибо войне — в этой деревне уже три вдовы, и все с землей. Конечно, сейчас у всех у них есть сыновья. Ну и что из того? Любой из них вполне может погибнуть геройской смертью на войне. В общем, не сомневаюсь, я это дельце смогу провернуть. Даже не припомню, чтобы я хоть раз сделал такое, за что бы деревенские меня ненавидели, а вдов становится все больше... так что суетиться нет надобности, нужно всё взвесить спокойно, обстоятельно. Сколько у вдовы земли, узнать, какие у нее там отношения в семье... и чтобы все было поделено пополам...»
Вдруг раздался телефонный звонок — очищенная картофелина упала в золу. Подняв ее и обтерев подолом рубахи, он с трудом разогнул затекшую спину и спустился в прихожую. С профессиональной небрежностью сняв трубку, он ответил ленивым голосом, но тут же лицо его напряженно застыло, а рука с зажатой в ней картофелиной задрожала.
Солдаты, миновав деревню, продолжали свой марш, направляясь в горы. Прошло уже более трех часов с тех пор, как они, ведя боевые учения в горных условиях, пересекли склоны, долины и леса и достигли гребня последней горы. Ветер усиливался, дышать становилось все труднее, да к тому же и еда кончилась, и возвращаться отряду пришлось чуть ли не бегом. Шестеро солдат, хотя и знали о суровом наказании, которое их ждет, отстали от строя. Поскольку это были специальные учения, призванные выявить взаимозависимость голода, усталости и мороза, заранее предполагалось, что отставшие от строя обязательно будут, и поэтому за отрядом шло подразделение санитаров. Однако, догнав отряд, они привели с собой лишь пятерых отставших. Один из солдат бесследно исчез.
Солдат голоден. Он непременно придет в деревню. И если только ему удастся, постарается похитить гражданскую одежду.
Повесив трубку, полицейский ссутулился и поплелся обратно к печке. Шмыгая носом, он долго почесывал лысину. Потом, подняв голову, посмотрел на часы. Было половина восьмого. Выходить не хотелось. Очень уж холодно на улице. Да и неизвестно еще, вправду ли этот солдат дезертир или нет. Вьюга-то страшная. Может, просто отстал от товарищей и заблудился. Да и какой дурак будет дезертировать, когда кругом все покрыто снегом. По следам его сразу же найдут и схватят. Ну конечно, заблудился. Значит, замерзает сейчас где-нибудь. Хотя, если только ветер будет дуть, как сейчас, то снег, наоборот, пожалуй, помощник. Ветер заметет следы. Может, он и запланировал свое преступление в расчете на это? А ветер взял и утих. Вот он и устроил себе ловушку. Злое дело никогда не сходит с рук... Пока я получил лишь сообщение. Но приказа не получал. В общем-то, это дело жандармов, а не мое. К тому же, дезертир — это тебе не беглый преступник, просто трус — и больше ничего. Плюнь, плюнь, нечего соваться не в свои дела. Да я никогда в жизни не слышал, чтобы дезертиру удалось бежать — всегда ловят...
Ему показалось, что в дверь тихо постучали, и он поспешно обернулся. Некоторое время прислушивался, но нового стука не последовало. Наверное, послышалось. Но почему-то вдруг забеспокоился. И не просто забеспокоился. Это было другое чувство, близкое к неизъяснимому страху. Дезертира он, разумеется, не боялся. В нем не всколыхнулась ненависть, как это бывало, когда дело касалось обычных преступников, и поскольку ненависть не всколыхнулась, он отчетливо представил себе существование людей, приказывающих ему ненавидеть, и это заставило его увидеть пропасть между преследователем и преследуемым, о чем он забыл, потому что до сих пор прочно стоял на позициях преследователя. Движимый угрызениями совести, он поднялся. «Нельзя так!» — решительно сказал себе вслух. Но беспокойство все равно не улеглось. Это было еще совсем маленькое, притаившееся внутри беспокойство. Но вскоре его охватил невероятный страх. Внутреннее беспокойство было беспокойством соучастника преступления, беспокойством, которое испытывал в деревне каждый, и ему тоже его не избежать, и вот оно-то и было причиной невероятного страха. Стар стал. Он неожиданно разозлился на себя. «Когда будут судить, судить будут всех, на меня одного не свалят». В горле запершило. Он прикрыл поддувало, нацепил меч и, подняв воротник шинели, вышел наружу.
Снег был легкий, рассыпчатый и приятно поскрипывал под ногами. Было ясно, что кто-то прошел, но от самих сапог следов не оставалось. Завернув за угол рыбной лавки, он оказался у дома старосты — единственного в деревне строения с окнами, застекленными на европейский манер. За окном горела яркая лампочка, и до самой дороги доносился громкий смех. Настоятель, конечно, — как всегда. Он по привычке не пошел к черному ходу, а распахнул парадную дверь и вошел.
Перепугались и притихли. Кто-то поспешно убирал посуду, и одновременно послышался безучастный, но в то же время дрожащий голос старосты:
— Кто это там? В такое время?..
Что-то слишком рано переполошились. Полицейский откашлялся, но намеренно ничего не ответил. Чуть раздвинув перегородку, высунул голову помощник старосты.
— О-о, это вы, господин полицейский, что случилось?
— Входите, входите, — выскочил вслед за ним настоятель, до конца отодвигая перегородку. Все трое были явно пьяны.
— Веселенькая история случилась...
— Что такое?..
— Ладно, потом поговорим. Заходите, выпейте рюмочку...
— Дезертир. Бежит сейчас с северной горы...
— Дезертир?.. — Настоятель, глядя поверх очков, проглотил слюну. — Если с северной горы, то, где бы он ни спустился, обязательно должен пройти здесь — другой дороги нет.
— Об этом и сообщили... Вроде, он в нашу деревню направляется...
— Направляется? — староста растерянно потер нос.
— Изголодался он...
— Вот так дела! Что будем делать?
— Да чего там, — решительно перебил старосту помощник, — всякий дезертир — это же непатриот.
