чтобы добраться до цели. Можно придумать и другие препятствия — возбудители страха или что-нибудь в этом духе. Об этом мы пока еще окончательно не договорились, однако…
— А какие именно подопытные животные, шеф?
— По всей видимости, собаки. Они лучше всего подходят. Что касается измерений…
Мистер Пауэлл прикрыл глаза. Его пошатывало, голова кружилась. Он начинал понимать, что ему сильно не по себе. Попытавшись опять сосредоточиться на том, что говорит доктор Бойкот, он вдруг услышал снаружи короткую пулеметную очередь. Вздрогнув, он подался вперед и выглянул в окно: подручный Тайсона, мальчишка Том, нес из сарая-подсобки ведро овсянки и развлекался тем, что волок деревянную шумовку по листу рифленого железа, которым была залатана стена.
— Так вот, Стивен, что касается измерений… Мистер Пауэлл собрался с духом:
— Я… я… этого… того… как вы думаете, шеф… ну, дело в том, что… послушайте, вы не могли бы поручить это кому-нибудь другому? Понимаете…
— Кому-нибудь другому? — озадаченно переспросил доктор Бойкот. — Что вы хотите этим сказать?
— Ну, я сейчас не могу объяснить, только… — Мистер Пауэлл спрятал лицо в ладонях. Потом, подняв глаза, проговорил: — Я, наверное, еще не совсем поправился. Я хотел сказать… ну, то есть…
К своему ужасу, доктор Бойкот увидел — если только ему не показалось, — что глаза мистера Пауэлла полны слез. Доктор Бойкот поспешно заговорил:
— Ну, ладно, ладно, давайте пока оставим этот разговор. Вернемся к нему попозже. Пока займитесь своими обычными делами. Кстати, пока вас вчера не было, Эврил закончила с этим аэрозолем. Совершенно безнадежная штука — вторую группу кроликов тоже пришлось полностью уничтожить. Понятия не имею, как они собирались предлагать такую халтуру на продажу. Отняли у нас кучу времени. Мы им, разумеется, выставим счет за кроликов. Ну что ж, если до тех пор не увидимся, жду вас завтра в три часа дня.
В тисках тумана и голода Шустрик разыскивал лиса, блуждая по холмам и скалам сна. Лил холодный дождь, и дважды, когда Шустрик оказывался на гребне холма, перед ним на мгновение появлялась, но тут же исчезала знакомая фигура седого человека с палкой, в плаще и желтом шарфе.
— Ну-ну! — говорил Шустрик вслед исчезающей фигуре. — Так я и побежал за тобой! Ты кажешься настоящим, но это не так. Мне надо отыскать лиса, иначе мы умрем в этих ужасных холмах.
Шустрик дернулся и взвыл от ужаса.
— В чем дело? — сердито проворчал Раф, очнувшись от сна. — Чего ты орешь как резаный?
— Ох, Раф! Мне такое приснилось! Прости, это, наверное, от голода. Мы уже больше трех дней ничего не ели — ни гусеницы, ни жука…
— Знаю. Ну и что с того? Три дня, четыре дня… Спи! Не знаю, как тебе, а мне хочется хотя бы поспать спокойно.
— Я бы что-нибудь съел, Раф. Ну хоть что-нибудь. Ну хотя бы…
На Шустрика вновь нахлынула голодная летаргия и как бы придавила его своей мягкой, тяжелой лапой. Он спал и видел во сне собачий блок и табачного человека, а проснувшись, обнаружил, что во сне забился под Рафа чуть ли не наполовину.
— Лодо, — пробормотал Шустрик. — Да, это была Лодо…
— Ты это про ту суку с висячими ушами? От нее постоянно несло паленым.
— Да, она рассказывала мне…
— Что?
— Помнишь, она рассказывала, что белохалатники заставляли ее дышать каким-то дымом, вроде того, что у табачного человека. Они надевали ей что-то на морду, чтобы она дышала только этим дымом.
— Ну и что?
— Сперва он ей не очень нравился, но потом ей все больше и больше хотелось дышать им.
Раф повернул голову, пытаясь выкусить блоху из своей мохнатой шерсти.
— Так и мы, — сказал Шустрик. — Когда нас здесь больше не будет, когда мы не будем больше голодать и мерзнуть, когда все кончится, нам захочется обратно.
— И когда же это?
— Когда умрем.
— Если умрешь, то уж умрешь. Спроси у лиса. Сверху из заполненного туманом ущелья донесся грохот камешков и цокот овечьих копыт. Два-три камешка покатились в пропасть и стукнулись о землю далеко внизу.
— Мухи на оконном стекле, — сонно пробормотал Шустрик. — Смотреть, конечно, не на что, но им никак не пробиться через стекло. Не то чтобы очень уж сильные, но куда сильнее нас. Как черное молоко…
— Черное молоко? Где оно?
— Оно было в такой яркой плошке, которая стояла на потолке. Очень хитрая штука. Долго нельзя было на него смотреть, иначе оно закипало. А потом, понимаешь, дождь, он остается в небе, покуда людям не захочется, чтобы он упал вниз. Если дождь останется, то отчего бы не остаться молоку? Или Кифу? Я думаю, Киф не умер. Так что в черном молоке нет ничего удивительного.
— Раньше мне это как-то не приходило в голову.
Еще много долгих часов они дремали и просыпались, укрывшись от ветра у подножия Могучего утеса. А внизу, за нагромождением битого камня, лежала узкая полоса Козьего озера — ни единого деревца, ни травинки, ледяная вода и скалы.
После того как два дня назад пес по имени Хват покинул их, Раф с Шустриком без особой цели продвигались к югу; они перевалили через Серый утес, спустились в долину Валунов, а потом вдоль подножия восточной стены Старика проследовали в унылую безлюдную долину, эту зубастую каменную пасть, уснувшую у погасшего огня зимней ночи, — место, где голод, энергия, да и сама жизнь казались совершенно неуместными, будто среди лунных кратеров. Лишь облака и чайки высоко в небе сохраняли здесь свое легкое движение — плывущее небо над застывшей землей.
— Скоро табачный человек придет, — сказал Шустрик, осматриваясь в сгущающихся сумерках.
— Только не сюда.
— Нет, но ведь и здесь совсем как там, правда? Для чего бы нас там ни держали — ну, ты знаешь где, в блоке у табачного человека, — к нам, то есть к собакам, это не имело никакого отношения и ничего хорошего не сулило. А здесь — все это тоже не имеет к нам никакого отношения.
— А знаешь, Шустрик, мы здесь уже были. С лисом. Я гнал овцу вон по тому холму, покуда она не свалилась. А потом мы спустились и съели ее. Помнишь?
— Кажется, это было так давно. Лис теперь не вернется.
— Шустрик, а ведь там, в скалах, есть пещера. Помнится, я видел ее той ночью. Давай-ка заляжем там, а утром поищем овцу. Уж как-нибудь я ее завалю.
Как и обещал Хват, ночью подтаяло, и с первыми лучами рассвета снег почти полностью сошел. Однако Раф проснулся сердитый и вялый, он повыкусывал блоху себя в боку и вновь завалился спать, положив голову на передние лапы. Поблизости овец не было видно, а идти искать ему не хотелось.
После полудня Шустрик с трудом спустился к озеру, попил воды и вернулся. Затем он разбудил Рафа, и вместе они отправились разыскивать останки той овцы, которую некогда они загнали в пропасть; однако у подножия крутой скальной стены они обнаружили лишь клочья шерсти да голые кости. Они возвратились в пещеру ни с чем и провели там третью голодную ночь.
— Ничего удивительного, — повторял Шустрик в тишине. — Нет ничего удивительного в черном молоке. Делают же люди черный хлеб, да и овцы у них, если они захотят, бывают черные. И тучи они делают черными, когда хотят, чтобы дождь пошел. — Затем он решительно добавил: — Раф, я намерен искать лиса. А если не найду, пойду в долину к какой-нибудь ферме и сдамся людям. Все лучше, чем подыхать с голоду…
Раф прямо-таки закипел, словно старый чайник, забытый между камнями. С отчаяния он стал издеваться над другом:
— А как же твое песье достоинство? «Надеюсь, мы умрем своей смертью». Не забыл?
— Ох, Раф…
