значения не имеют – в любом из названных вариантов она встречается с интенцией гипертрофированной нейтральности.
Внесение подобных мотивов и целей в общение – явление не только российское. Причинами здесь служат и новое качество коммуникационной среды, обусловленное широким распространением телевидения, радио и Интернета, и социальные ожидания людей, сопротивляющихся пропаганде и потому ищущих новых форм общения. Исследователь массовых коммуникаций Н. Постман отмечал: если «…в XVIII–XIX вв. в Америке общественный дискурс имел такие характерные черты, как рациональную организацию, серьезность и понятность, то затем, под влиянием телевидения, он приобрел черты бесформенности и абсурда». Постман описывает «новую часть речи» в грамматике, представляющую собой «сочетание, которое ничего не соединяет, а лишь делает обратное, т. е. все разъединяет… выполняет роль компактной метафоры разрывов». «Фраза „а теперь… о другом“ обычно используется в передачах теле– или радионовостей для обозначения следующего обстоятельства: то, что было только что услышано или просмотрено, не имеет отношения к тому, что слушают или смотрят в настоящий момент, и, скорее всего, не будет иметь отношения к тому, что услышат или увидят в будущем. Посредством этой фразы признается, что мир, нарисованный высокоскоростными электронными медиа, не имеет порядка или смысла. Соответственно, этот мир не следует рассматривать всерьез»[30].
Понятно, что описанный Н. Постманом способ подачи информации, который легко можно обнаружить и во многих отечественных телепередачах, в том числе в сообщениях новостей, есть производный от интенции гипертрофированной нейтральности. Почему-то считается, что большинство людей именно этого и желают, пытаясь противостоять пропаганде, манипулированию (характерная ситуация «подмены понятий»). В телевизионной среде еще не так давно преобладало мнение о том, что нейтральность обязательна при подаче информации и что аудитория предпочитает именно такие информационные программы. Однако проведенные исследования, с использованием семиосоциопсихологических методов, показали, что это далеко не так (или далеко не всегда так).
Перечень типичных интенций, использующихся при социальном общении, можно уточнять и продолжать, тем более что пространственно-временной континуум и социокультурная среда постоянно вносят коррективы в процессы общения и взаимодействия людей. В поиске интенциональных нюансов, дающих новый и в то же время не банальный ракурс понимания извечных проблем человечества (смысл жизни, счастье, любовь, признание, самоутверждение, самоуважение и т. д.), постоянно находятся представители творческих профессий; найти такую интенциональность, суметь ее выразить и донести – главное и обязательное условие творческого успеха. В поиске подобной интенциональности, но исходящей от коммуникатора, находятся и потребители социокультурной продукции: по сути дела, любая интенция при ее восприятии и особенно при осознании (выведении на «уровень сознания») становится фактом реальности, вписывается в «картину мира» личности.
В литературоведении, искусствоведении, эстетике традиционно в «систему координат», в которой человек воспринимает себя и окружающий мир, включаются характеристики, соотносящиеся, как считают исследователи, с праобразами, изначально заложенными в человеческой психике, такими, как «свет – тьма», «близкий – далекий», «хороший – плохой», «свой – чужой», «теплый – холодный», «добрый – недобрый». В этой же «системе координат», по нашему убеждению, находятся и такие праформы общения и взаимодействия людей, как «открытый – закрытый», «честный – нечестный», «искренний – неискренний», «правдивый – лживый». Эти нюансы общения влияют на степень доверия к любым другим мотивам и целям коммуникатора.
§ 4. Коммуникативные механизмы понимания: знак, значение, смысл
Возможность выделения в любом целостном, завершенном тексте мотивационно-целевой структуры, ориентированной на интенцию, является универсальным подходом к пониманию скрытых пружин коммуникационных процессов. Каким же образом происходит общение и, соответственно, понимание?
Общаясь, люди употребляют слова, фразы, звуки, жесты и т. д., которые можно рассматривать как знаки разной степени сложности и абстракции. С развитием цивилизации возникают новые виды знаков (например, знаки дорожного движения или так называемые
Известно, что отдельные слова и простые знаки имеют определенные, конкретные значения, зафиксированные в языке и передающиеся из поколения в поколение. Значения слов русского языка отражены, например, в «Толковом словаре» В.И.Даля, «Словаре русского языка» С. И. Ожегова и др. Язык как таковой вообще возможен только при наличии определенного перечня общепринятых значений слов. Значения простых знаков, как правило, также четко фиксированы (например, знаки-жесты), хотя известны случаи их неоднозначной интерпретации в разных культурах (кивок головой в России означает согласие, в Болгарии – отрицание).
Известный искусствовед М. М. Бахтин рассматривал знак как своего рода «материал», в котором слагается и осуществляется сознание. «Знак может возникнуть лишь на межиндивидуальной территории, причем эта территория „не природная“ в непосредственном смысле этого слова. Необходимо, чтобы два индивида были социально организованы»[33].
Слова, фразы и простые знаки, будучи введенными в более сложные внутритекстовые связи, нередко теряют или изменяют первоначальное общепринятое значение и приобретают другое, новое или дополнительное. На «перекрестках» первоначальных значений, благодаря особенностям взаимосвязей разноуровневых элементов мотивационно-целевой структуры, возникает конкретный смысл, который вкладывает в текст его отправитель и который пытается постичь получатель.
Следовательно, на уровне слов и простых знаков понятия значение и смысл не тождественны. Смысл текста связан с интенциональностью породившего его человека и реализуется в мотивационно-целевой (интенциональной) структуре (текста); она, в свою очередь, «овеществляется» теми или иными знаками, объективное значение которых в контексте может меняться и приобретать личностно-эмоциональный