плен к русским и своим именем гарантировал солдатам жизнь, хорошее обращение и возвращение на родину после войны. По словам обер-лейтенанта, солдаты только смеялись над этими словами. Он также поинтересовался, был ли сам Бредель здесь или это только запись на пластинке. Мы ответили: «Не знаем, мы с этим делом не связаны» [35]. Обер-лейтенант поинтересовался, как велик тот участок, на котором наши войска прекратили стрельбу. Подумав, что этим мы можем выдать стык наших дивизий, мы ответили, что точно не знаем, но, во всяком случае, на участке нашего перехода никаких провокаций с нашей стороны не будет. От ответа на вопрос, являемся ли мы штабными офицерами или командирами фронтовых частей, мы вежливо уклонились.
Нас завели в землянку и развязали глаза. В просторной землянке находилось около 15 солдат, которые спешно приводили в порядок помещение. Нас усадили у стола, и обер-лейтенант пообещал побыстрее сопроводить нас в штаб армии. Сам он то бегал к телефону, то снова участвовал в разговоре. Нас спросили: «вы от командования Донского фронта или...»
Мы ответили: «От Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии». Немцы заговорили с уважением: «Какая честь!» «И эта честь принимать представителей от Ставки Верховного Командования Красной Армии выпала на долю вашей части. Будет что записать вам в дневники», – добавили мы.
В настроении окружающих нас солдат и офицеров промелькнула надежда на какие-то переговоры, могущие облегчить их положение. Присутствовавший немецкий лейтенант спросил: «Каково ваше мнение: когда закончится эта война?» Мы ответили: «В данный момент мы не имеем права выражать свое мнение по этому вопросу». Все присутствовавшие заговорили о том, как хорошо было бы без войны в кругу своей семьи и т. д.
Нас попросили между собой не разговаривать, видимо, потому, что многие солдаты частично понимают русскую речь, но затем офицеры выслали солдат в соседние землянки, и продолжался непринужденный разговор. Речь шла, например, о Рождестве. Офицеров интересовали вопросы: праздновали ли мы Рождество, по новому или по старому стилю, сколько дней праздновали – три дня, как немцы, или нет, и выпили ли при этом. Мы ответили: «Часть людей праздновала, другие нет – по желанию. Старые люди празднуют по старому стилю, то есть 7 января, а молодые, как в Западной Европе, 25 декабря; без вина у нас праздников не бывает, а празднуют Рождество не три дня, а всю неделю до Нового года, затем празднуют Новый год и много других праздников, и, если учесть, что в это же время многие женятся, то русские – особенно крестьяне – празднуют всю зиму».
Затем произошел разговор по существу.
Обер-лейтенант спросил: «Вы хотите сдать пакет самому командующему 6-й армии или через доверенных офицеров?»
Мы ответили: «Нам приказано вручить пакет лично командующему или его заместителю».
Он: «А если другой человек назовется Паулюсом – вы ведь его лично не знаете?»
Мы: «Среди офицеров такого не бывает».
Он: «Когда вы намереваетесь вернуться обратно?»
Мы: «Сегодня».
Он: «Считаю сегодняшний день до 24.00?»
Мы: «Нет, во избежание недоразумений желательно возвратиться еще при дневном свете».
Он: «Не успеете, так как надо далеко ехать».
Мы: «Далеко не может быть, так как кольцо небольшого диаметра».
Он: «Да, но вам придется много идти пешком, так как дороги простреливаются русской артиллерией».
Мы: «Ничего – пройдем пешком. Указаний о прекращении огня на других участках не дано. Возможен даже такой случай, когда наша авиация будет бомбить саму Мариновку, но это не следует воспринимать как нарушение наших условий».
Все время нашего пребывания в землянке офицеры принимали меры, чтобы быстрее отправить нас в штаб армии. Сперва они обещали через пару минут вести нас, но затем сообщили, что за нами прибудут от начальства. Нам предложили сдать оружие, предупредив, что его будут нести сопровождавшие нас люди. Мы разрядили пистолеты и положили на стол. При этом произошел краткий разговор об оружии. Офицеры вынули свое. У лейтенанта оказался советский пистолет «ТТ» выпуска 1942 года.
После нашего двухчасового пребывания в землянке возвратившийся после очередного разговора по телефону обер-лейтенант объявил нам следующее:
«Мой начальник приказал мне вас дальше не сопровождать, проводить обратно, возвратить оружие и обеспечить безопасность возвращения к своим войскам».
Мы выразили недоумение: «Как это так – и адресат недалеко, а письмо вручить нельзя?» Но по тону объяснений обер-лейтенанта мы поняли, что в немецкой армии приказания отдаются один раз, и он больше не осмелится по нашему вопросу звонить к своему начальнику. Мы попросили дать нам письменный отказ в приеме пакета, но и этого обер-лейтенант сделать не мог.
Нам снова завязали глаза и под руки повели обратно. По дороге обер-лейтенант сказал: «Мы не ожидали этого наступления русских». Я спросил: «Как вы не знали, что русские будут наступать зимой?»
Он: «Мы-то знали об этом из опыта прошлой зимы, но таких масштабов и такого поворота дел не ожидали».
Из дальнейшего разговора я узнал, что обер-лейтенанту 24 года. Я выразил надежду на возможную встречу после войны, когда будет мир, но он грустно ответил: «Вряд ли... Не пройдет и месяца, как меня или вас убьют».
Я спросил его: «Почему вы говорите, что ваши солдаты смеются над словами Бределя?»
Он ответил: «В войне двух мировоззрений трудно убедить словами солдат противника» [36].
Нас вывели на место встречи, развязали глаза, возвратили оружие и попросили не оглядываться назад. Офицеры держали руки под козырек. Мы тоже приложили руку к головному убору и с развернутым белым флагом ушли к своим.
Капитан Дятленко».
Еще 21 января 1943 года, когда бои шли уже в центре города, когда всем немцам и, конечно, прежде всего, самому Паулюсу было ясно, что все подходит или уже подошло к концу, он издает приказ, наверняка удививший всех в его же собственном штабе.
«За последнее время, – говорилось в приказе, – русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией и с подчиненными ей частями... Мы все знаем, что грозит нам, если армия прекратит сопротивление. Большинство из нас ждет верная смерть: либо от вражеской пули, либо от голода или страданий в позорном сибирском плену. Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонить без ответа, а парламентеров прогонять огнем».
А попытки были. И как ни странно, с благословения самого Паулюса. Об этом сообщил советскому командованию захваченный в плен переводчик из его штаба. Вот что он рассказал:
«Начальник штаба 6-й армии генерал Шмидт вызвал меня и поручил перевести с немецкого на русский язык ответ на ультиматум советского командования от 9 января. Текст гласил:
«Генерал-полковнику Воронову или его заместителю. Командующий германской 6-й армии согласен начать с вами переговоры на основе ваших предложений от 9 января 1943 года. Мы просим приостановить враждебные действия 23 января 1943 года в 00 часов. 23 января в 10 часов мои парламентеры на двух машинах под белым флагом выедут к вам по дороге Гумрак-Конный, Котлубань.
Командующий 6-й армии...»
Ярый противник капитуляции, генерал Шмидт не мог по своей воле подготовить такой документ. Совершенно очевидно, что он сделал это по указанию самого Паулюса, но в последнюю минуту того охватил ужас, и он сделал вид, что никому ничего подобного не поручал. По свидетельству немцев, очевидцев всего этого, по лицу Паулюса «прошлись нервные судороги». Он закричал:
