рассказал, как зарубил Ахага. Эльри говорил. Эту историю он рассказал, верно, раз сто. Но вот когда просили поведать о прошлом самого Ахага, почему он звал Эльри Убийцей Щенков и отчего между ними такая лютая ненависть… Тут-то Эльри ловко притворялся немым и глухим, и никакая хмельная влага, никакие подарки не могли развязать ему язык…
Что же до Свена — нет нужды говорить, что Эльри приобрел в его лице злейшего врага. С Грамом он, однако же, помирился. И на очередном тинге его не стали переизбирать с должности альдермана. Потому что большую часть горожан — тех, кто не вышел в тот грозовой день на Мыс Эльдира — Свен Свенсон всё же устраивал на этой должности.
Теперь уж никто не сомневался, что Эльри Бродячий Пёс — истинный воитель и герой.
А грэтхенов вблизи Норгарда с тех пор более не видали…
8
Наутро меня разбудил оглушительный грохот. Рушились горы, падало небо, вырвался Волк, и настал Час Рагнарёк. А потом оказалось, что это кто-то вежливо стучит в дверь.
— Кто там ещё?!
— Ты мне поговори еще, филин лесной!
Филин — это, видимо, я, потому как заспался, а все честные люди уже давно на ногах. Но… кто ж это такой смелый с утра пораньше…
На пороге стоял Бьярни Арнорсон, человек альдермана. Он носил медвежью шкуру, и зимой, и летом, отчего шкура облезла и провоняла. Бьярни это было по нраву. А Свену было всё равно — ибо сын Арнора был первым в драке.
Хотя, конечно, Эльри изрубил бы его в капусту, и не вспотел бы.
— Одевайся. Идём, — проворчал Бьярни. — Староста опрашивает всех, кто вчера был 'Под дубом'. Тебя хотел видеть особо.
— Я не был вчера в трактире!
— Может быть, и не был. Мне это без разницы. Идем, говорю, по-хорошему. А то сломаю тебе ноги, на брюхе поползёшь…
Это он так шутил. Весёлым человеком был Медведь…
— Подожди немного. Кстати, пива хочешь? Верескового?..
— Издеваешься? — фыркнул хирдман. — Я на службе!
Усадьба Свена, Хвитенборг, стояла напротив поля тинга, через дорогу. Кстати сказать, неподалёку стоял и дом Эльвы. Я с улыбкой подумал, что надо бы зайти поздороваться. Заодно спросить, оценила ли она у менялы то золото.
У крыльца толпился народ. Дружинники Свена выпроваживали любопытных и пытались навести порядок. Вдруг дверь открылась, и из дома вышли сперва Гербольд со своим писарем, потом и сам Свен. Купец улыбался холодной, мёртвой улыбкой. А староста был мрачен и зол. Пожимая на прощание руку Гербольду, он спросил:
— Так что, это окончательное твоё решение, добрый торговец? Не передумаешь?
— Ты, наверное, не понял меня, достойный староста. У тебя в городе беспорядок. Это не страшно. Я не видел ни одного города, где был бы порядок. Но обычно старшие люди знают правила этого беспорядка. Ты можешь сказать это о себе?.. Бывай здоров!
И ушёл, тряся брюхом над толпой.
А Свен заметил меня и кивнул:
— Хэй, пивовара пустите! А остальных разогнать! Грам, чтоб через час никого не было! Всё, что надо, скажу на тинге!
Староста говорил со мной отнюдь не в гостиной — ещё чего! — а в каком-то чулане, в котором наверняка было удобно пытать врагов. Мне было нечего ему сказать. Да, был в трактире. Да, видел чужака. Да, что-то они с друидом натворили. Дым столбом, огонь до неба и молнии из глаз. Такое вот колдовство. Больше ничего не помню, так как очень напугался.
— А что не убежал?
— Так ведь любопытно. Когда ещё такое посмотришь!
— А почему деньги поставил?
— Эльри тоже поставил. Надо было поддержать. Друг же.
Хотел было добавить — куда тебе, мол, понять, да вовремя промолчал.
А наш добрый альдерман Свен Свенсон положил мне на плечо свою ледяную, каменную руку, и тихо проговорил прямо мне в лицо:
— Послушай-ка, пивовар. У тебя вкусное пиво. Мне по нраву. А не по нраву мне, что ты всё время лезешь носом не в свою бочку. Я не забыл, кто встал тогда между Ругином и моими людьми. И кто дал кров этому псу Эльри… Но я знавал твоего отца, и твоего деда, и то были достойные люди, и они не забывали выставить по осени к воротам дома старосты бочонок свежего пива. Так что надеюсь, ты образумишься.
Голос его катился ровно, спокойно, страшно рокотал, словно оползень в горах. Сминая всех и всё. И холодное, беспощадное железо было в серых глазах.
Только всё равно слышалась едва сдерживаемая дрожь ярости.
И тут мне захотелось рассмеяться, а потом плюнуть ему в белую бороду.
Потому что его там не было. В трактире. Той страшной ночью.
И ничего-то он не знал, этот всенародно избранный староста. Этот дрожащий от злости червь.
Но я просто поклонился и сказал:
— Скоро осень, господин альдерман. Будет бочонок.
Свен пожал плечами и сказал:
— Смотри мне…
Восточный ветер гнал пыль по дороге, крутил серые вихри на перекрестке, и людей перед Хвитенборгом становилось всё меньше. Словно дыхание неба сдувало их. Только люди старосты остались на крыльце. Я откланялся и побрел через перекресток, поглядеть на трактир. Убедить себя, что вчерашнее побоище мне привиделось.
Возле поворота меня нагнал окрик:
— Снорри! Погоди!
Я обернулся. И чуть не захохотал. От острого предчувствия беды.
То был Эрвальд Эрпасон. Он шёл, вытирая руки о край короткой серки. Потом остановился — слишком далеко, чтобы подать руку — и вдруг отвесил поклон. Когда я посмотрел в его глаза, улыбка сползла с моего лица.
— Я вызываю тебя на хольмганг, Снорри Турлогсон, — тяжело сказал Эрвальд.
Тьфу, досада. Только этого не хватало…
— И что же, друг мой Эрвальд, — сказал я тихо, — ты полагаешь, что коли ты меня побьёшь, то Митрун тебя полюбит? Уж не Эльва ли Старая Дева внушила тебе эту мудрость?
Он ничего не ответил, только тяжело засопел.
— Что же, коль скоро ты знаток поединков, — продолжал я, — то должен знать, что тот, кого вызвали, имеет право взять защитника. Наверное, нет нужды говорить, кого я попрошу о защите.
Эрвальд побагровел. На губах его шевелились страшные оскорбления и проклятия. Наконец он выдавил:
