Именно эта ослепительно блеснувшая ассоциация, это озарение побудили меня провести весьма заметный в масштабах всей жизни эксперимент.
Педантичные люди, и я среди них, могут сказать, что опыт был не до конца чистым. Мы поймем сейчас, почему. Но значительную часть того эффекта, который был получен, я связываю именно с настройкой на высокие и возвышенные вибрации, характерные для подлинного искусства.
В «Исцелении человека» достаточно подробно рассказано о разного рода обстоятельствах, сопровождавших мое 32-дневное голодание. Сейчас выделю только то, что имеет отношение к нынешней теме: вибрациям высокого искусства. Оказывается, при голодании одним из тяжелейших испытаний является
И в первый же час звучания подобной чудотворной красоты мой сенсорный голод как корова языком слизнула!.. Конечно же, я применял и другие, достаточно подробно описанные мной средства для того, чтобы во время длительного голодания получать энергию нетрадиционными путями. Эксперимент прошел хорошо, даже отлично, и я полагаю, что одним из опорных столпов столь необходимого мне тогда голодания был выход на потребление
И сразу же, чтобы не забыть, сообщаю любопытному читателю: подзарядка красоты напрямую осуществляется также посредством Первого энергетического дыхания. Сейчас я его дополняю: подобно тому, как через солнечное сплетение (или другими описанными там способами) мы подзаряжаемся от несравнимо более мощных, чем мы сами, могучих энергоносителей: моря, облаков, солнышка, – так и в данном случае мы обретаем источники, которые являются концентраторами и излучателями великолепных вибраций, не менее эффективных, чем добрые и могучие представители окружающей нас природы.
Неожиданное свидание со скульптором Аникушиным. Самая суть искусства
Да, тот волшебный пейзаж, который открылся морозной лунной ночью, когда я пересекал улицу Бродского, двигаясь к Филармонии, явился для меня источником и озарения, и последовавшего за ним повседневного и постоянного использования тех тончайших эманаций, которые рассеивает вокруг себя все прекрасное. А поскольку с особой плотностью, если позволительно так сказать, прекрасное сконцентрировано в явлениях высокого искусства, то они – независимо от их рода и жанра – способны служить
Но именно это же место, этот самый ракурс от аникушинского памятника Пушкину некоторое время спустя проявил себя и в иной ипостаси – я сказал бы даже, в загадочной. Дело было так: к нам в Питер приехала немалая семья моих свойственников – то есть родственников Галины, жены моего старшего сына Сергея. И мы решили показать этим прекрасным людям из Краснодара всю удивительную, божественную красоту нашего города. Наняли на полдня микроавтобус и отправились в путь по набережной, мостам, паркам, к самым красивым дворцам и самым вдохновенным памятникам. День был яркий, летний, с безоблачного голубого неба вовсю сияло приветливое солнышко, и естественно, что мы не могли миновать раскинувшегося во всей своей роскошной красоте цветущего сочной зеленью ансамбля величественных зданий, широко распростершихся за памятником поэту. Когда мы вышли из машины и пошли семейной группой к постаменту, среди прогуливающегося многолюдья я по принципу контраста не смог не вспомнить о впечатлении, поразившем меня именно здесь в незабываемую морозную лунную ночь. И я рассказал своим родичам о том эпизоде. Рассказывая, я краем глаза видел, что спиной к нам стоит и неподвижно разглядывает памятник какой-то внешне невзрачный, небольшого росточка пожилой мужчина. И вдруг, когда я завершил на полной искренности свое повествование, он повернулся ко мне и, улыбаясь, спросил:
– Так когда это, Юра, было, ты говоришь? В декабре?
«При чем тут Юра? И почему этот старичок считает возможным столь безапелляционно вторгнуться в наш семейный разговор?» – такой была моя первая, естественная реакция. Но я глянул на вопрошающего, который смотрел на меня, ласково прищурясь, и воскликнул, действительно потрясенный этим совпадением:
– Мишенька! Михаил Константинович!.. Ты-то как здесь? Неужто за свою жизнь еще на свое дитя не нарадовался? Сережа, Галя, родичи мои, это же сам Михаил Константинович Аникушин, и надо же: он пришел сюда как раз тогда, когда мы приехали к его Пушкину!
Здесь надо пояснить, что в прежние времена в Ленинграде члены различных творческих союзов достаточно часто общались между собой на общих семинарах, практических и теоретических конференциях, общались в неформальной обстановке. По его приглашению мне доводилось бывать в его мастерской неподалеку от Песочной набережной; встречались мы прежде и в высоких городских инстанциях, где он хлопотал об улучшении жилищных условий для скульпторов и архитекторов, а я – о своих подопечных, непризнанных гениях из «Клуба-81». Но достаточно давно мы уже не встречались, и вот такая встреча, и в таком месте, и по такому поводу!..
Конечно, не стану здесь рассказывать о восторге своих родственников, об их приглашении великому скульптору посетить их в Краснодаре, где ему была обещана самая радушная встреча, не буду рассказывать ни о том, как старательно записывал он их адреса, притушив лукавый огонек в глазах, ни о том, как несколькими словами перебросились мы с ним о ситуации, сложившейся в искусстве, – я акцентирую внимание на том, что эта
Граждане читатели, а не походить ли вам семейными коллективами, просто так походить, без особых разговоров, опустив на время бытовые заботы из внимания, там, где осенит вас дух великих мастеров искусства? К сожалению, с Аникушиным вы уже не встретитесь, уже не пообщаетесь и с Евгением Лебедевым – так же, впрочем, как невозможно сейчас будет раскланяться ни с Растрелли, ни с Воронихиным, ни с Клодтом. Но те всепроникающие излучения вечной красоты, которую эти и многие другие известные и безвестные мастера оставили навек в своих созданиях, погружение в эту ауру, если вы откроете свои железобетонные створки для проникновения ее в ваше нутро, способно многое повернуть в добрую для вас сторону!
И еще одна мысль в связи все с тем же ансамблем на площади Искусств: как я понял, Аникушин приходил к своему Пушкину на свидание очень часто. Разумеется, ему, не узнанному, было любопытно следить за тем, как воспринимают люди его любимое детище. Но главная цель этих встреч ваятеля со своей скульптурой, думаю, была все же другая: он вновь и вновь переживал радость от встречи с совершенным творением рук своих. Он въяве видел и ощущал, что жизнь его удалась, что он сумел реализовать себя как человек, как мастер. Конечно же, созданию этого памятника предшествовал исполинский труд, огромная черновая работа, но вот все эти подсобные во времени леса и стропила убраны, и – вот оно, твое создание, воплощение твоего духа – перед тобой. И мне кажется, я смею так думать, что этот эпизод имеет много более широкое значение, чем встреча представителя искусства с созданным скульптурным шедевром.
Нет, полагаю, что любой из нас, в какой бы из сорока тысяч зарегистрированных ныне на земле
