скрывать, сам признал. А он ничего вокруг не видит, только бормочет: «В следующую субботу здесь же, обязательно. Я каждую субботу вас ждать буду». Вот мы и ездим с Димкой каждую субботу. А чего? Он, между прочим, за это немалые денежки платит! И Димке твоему достается – и угощает он его, и одевает. Велосипед вот обещал купить. Так что теперь ты, сестрица, все знаешь, не будь дурой-то.
Люба сначала даже слов не могла найти от возмущения. Она только хлопала глазами да дышала, точно тяжеловес, а потом ее прорвало:
– Да как… как же ты подлость-то такую придумала? Разве можно человека так обманывать!
– Ах ты, боже мой! Надо же – подлость! – сузила глаза Мария. – А ты не подумала, отчего он дитя признал? Он со мной, девчонкой сопливой, спал, горы мне обещал золотые, а потом выкинул меня, как тряпку. А я его, между прочим, любила! Я, может быть, из-за него под поезд хотела! А он меня взял да и на деньги поменял. У него этих денег – лопатой не перегребешь. Не обеднеет, если за свои грехи заплатит.
Люба не нашлась, что ответить. А может, и правда, каждый должен платить по счетам? Димку она отпустила, но потом, вечером, сестре высказала:
– Он тебе небось деньги дает, а ты нам что? Могла бы и поделиться. Из-за твоей махинации Пашка пить начал, а мне нелегко Димку одной тянуть.
Сестра только буркнула:
– Ладно, поживем – увидим. Я ведь тоже не каждую неделю с него деньги тяну. Он ведь и обозлиться может.
Вот так и стал Димка… работать сыном. Позже Люба поняла, какая бурная молодость была у ее сестрицы, потому что «сынка» содержали одновременно четыре «папаши».
– Ох, Машка, допляшешься ты, распознают они, чей Димка сын, тошно тебе придется.
Мария, видно, и сама об этом задумывалась, потому что вскоре купила дом для сестры совсем в незнакомом районе. Район был ближе к городу, дом был новее и больше, и Люба перестала ворчать. Однако страх оставался.
– Машенька, ты бы заканчивала с этим делом. А ну как узнает кто. И дом отберут, и с Димкой чего сделают.
– Не трусь. Сама подумай – кто же распознает, что Димка не мой сын? Тебя здесь никто не знает. Ну, мало ли, что он тебя мамой зовет? Я всем своим «папашам» говорю, что отдала ребенка в надежные руки и научила мальчика тебя мамой звать. Да и кому надо что-то узнавать? Ты же понимаешь, если кто и соберется в моем прошлом поковыряться, там такое наружу вылезет! А мои дружки – люди видные, им скандалы не нужны. У кого жена драгоценная, у кого пост видный, а кому в политику хочется, просто сил нет. Вот и выходит, что никто бучу поднимать не станет. И потом, учти, я не наглею – напоминаю о себе редко, правда, по-крупному. Но опять же – это для нас с тобой по-крупному, а для них копейки, говорю же.
Короче, Мария сумела убедить Любу. Один только раз, лет, наверное, тринадцать назад, кто-то из «отцов» отказался выплачивать деньги – подсчитал, что «сыну» уже восемнадцать исполнилось, а значит, он должен обеспечивать себя сам. А с остальными номер проходил до самой кончины Марии.
– А вы тоже, стало быть, «папаша»? – обратилась Люба к Акакию, который во время всего разговора сидел точно приговоренный.
– Но… зачем же она Игорем его называла? – пролепетал он. – В честь моего отца, сказала…
– Ах ты, господи! Я же вам объясняю! Мария всегда так делала. Димка у нас был и Олежеком, и Славой… Дим, кем ты еще был?
– Юрой и Сережей, – недовольно отозвался Дима. – Я, когда старше стал, понимать кое-что начал, сам отказался с ней ездить, так эти мужики меня по телефону доставали. Мария позвонит и трубку им дает, а я… Черт его знает, подло, конечно, но рассказать им правду, спустя столько лет, я просто не мог. И не потому, что не знал, как их отыскать, а… Они же теперь старые совсем, может, им так легче…
– Значит, ты не болен? – еще раз спросил Акакий Игоревич.
– Да нет же. Я и справки показать могу. Мария небось вам сказала, что у меня болячка, которую у нас не лечат, а только за границей, и надо кучу денег, да?
– Н-ну… примерно.
– Конечно, да, чего уж там, – оборвала его Клавдия Сидоровна и обратилась к парню: – А ты не помнишь, кто они были, твои «папаши»? Сколько их было?
Дима задумался. А потом с сожалением покачал головой:
– Я не знаю. Мария ведь меня сознательно с ними не знакомила. Когда я еще маленький был, она меня просто водила в определенное место, так сказать, показывала. К нам, по-моему, никто никогда и не подходил. И потом, не все ведь и хотели дитятю внебрачного видеть. Она только один раз меня «засвечивала», а они уже так, на слово, ей верили, не было тяги встречаться. Потом, когда я подрос, Мария бояться стала, что я в обход ее стану деньги со стариков трясти. А может, боялась, что правду открою. А вот по телефону давала болтать, только номер сама набирала. Честно сказать, по телефону я не слышал особенной радости в голосе очередного «производителя». Так что никого припомнить не смогу.
Клавдия Сидоровна написала быстрым почерком свой телефон на листке и сунула парню.
– Очень прошу, постарайся все же вспомнить. Если что-то получится, позвони обязательно, – вежливо попросила она и стала прощаться.
Следом за ней тенью поднялся Акакий.
Супруги в молчании уселись в машину, и только тогда Клавдия заговорила:
– Ну, что ты молчишь? У тебя должно быть прекрасное настроение – человек не умирает! Он жив, здоров, хоть и не твой сын. И вообще! Чем тебя не устраивают собственные, законные дети? Анечка – умница, красавица, точная моя копия. А Данил? Бизнесмен, продуманный весь на сто рядов, тоже в меня удался.
