– Вы же, Белла Владимировна, не только ребят на уроках видели, правда же? Знали, с кем они дружат, с кем воюют…
– Я, Клавочка, помню…
– Про Наташу! – поспешно напомнила Клавдия, чтобы старушка снова не переметнулась на блох.
Белла Владимировна махнула сморщенной ручкой, и по ее щекам побежали добрые лучики:
– Про нее помню. Ух, огонь девка была. Английского, конечно, не знала. Я ей, бывало: «Опен ё бук», а она мне: «Май нэйм из Наташа Скачкова». И бодренько так, будто весь вечер за учебником сидела. А сама только и знала «май нэйм»… Но зато такая заводила была! Такая заводила… Я бы даже сказала – задира какая-то. Вот пойдем мы с ней в парк, на улицу, специально выберу место, где кобелей поменьше, так ведь нет – найдет какого-нибудь и задираться начнет. А он возле нее кружит, а он кружит…
– Что, уж прямо такая неудержимая была до мужского пола? – с укоризной переспросила Клавдия.
– Вот такая, а вот детей все равно нет, – печально вздохнула старушка и погладила собачонку по ухоженной волнистой шерстке.
Клавдия вовремя сообразила, что Белла Владимировна в какой-то момент опять соскочила на любимую тему – о своей собачке, вероятно. Пришлось снова давать нужное направление:
– Белла Владимировна, а вы не знали такую Анжелу… Уткину, кажется?
Старенькая учительница прилежно задумалась, а потом удивленно захлопала глазами:
– Клавочка, что вы меня путаете? Я же говорю – у меня нет склероза. Я помню – у нас в школе училась Анжела, только не Уткина, а Гусева. Но она не в Данином классе была.
– Да-да-да, совершенно правильно. Она училась годом позже.
Женщина выпрямилась, и доброе выражение опало, ее лицо стало просто грустным.
– Помню Анжелу. Однако… Ничего не могу сказать о ней. Мне сейчас даже вспоминать неловко… Мы, учителя, не нашли к девочке должного подхода, она так и не сумела раскрыться. Всегда была замкнута, неразговорчива… Вы знаете, если вам говорят, что у учителей не бывает любимчиков, не верьте. Мы тоже живые люди, и ученики наши – живые личности. И понятное дело – с кем-то нам интереснее общаться, с кем-то неинтересно, всегда раздражало зло, нахальство, а ведь и в наше время этого добра хватало. Вот иногда смотришь – ну ничего ребенок не понимает в твоем предмете, и видишь – не учил, бесстыдник, а отношение к нему все равно доброе. Потому что открытый, балагур, добрый человечек. Ну не станет он академиком, не пройдет в институт, ну что ж, зато в нем много доброты заложено. А иной одни пятерки гребет, а нутро какое-то… не светлое, что ли…
– А Гусева?
– Анжела была совсем непонятная. И какая-то недоброжелательная. Спросишь ее на уроке, а она на тебя волчонком смотрит. И ведь сама понимает – никто не виноват, что ты урок не выучила, но нет, на весь мир исподлобья глядит. А то еще и укусить может. Один раз я вовремя руку успела отдернуть, а всего-то и хотела хлебушка дать.
– Да что вы! – ахнула Клавдия, она уже не понимала, когда Беллу Владимировну заносит.
А старушка суетливо всплеснула руками:
– Ой, ну вот я вас и напугала! Не слушайте меня. Собака, она же от людской злобы становится зверем. Если б ее всю-то жизнь только по шерсти гладили, разве бы она кидалась на людей-то.
– Ага… – сообразила Клавдия Сидоровна. – Я с вами полностью согласна. Полностью. Только вот хотела опять про Гусеву. А у нее подруги были?
Старушка нахмурилась, будто вспоминая, о ком это сейчас идет речь, потом заговорила:
– Вы знаете, Клавочка. Анжела имела подругу. Она просто боготворила Наташу Скачкову. Ну оно и понятно – Наташа человек легкий, общительный, а Анжела ни с кем не сходилась. Наталья для нее целым миром была. И уж Гусева за Натальей просто хвостом, просто хвостом. А вы же знаете – весной за хвостом столько ухода требуется – то старый репей прилипнет, то в грязи уделается…
– Стоп, Белла Владимировна, стоп. Давайте про Гусеву. Значит, она со страшной силой бегала за Скачковой.
– Со страшной, – мотнула головой старушка.
– А могла из-за нее решиться на какой-то проступок?
– И решалась! Постоянно девчонок лупила, которые с Наташей ходили. Юле Ярошко частенько доставалось. Наташа – девочка интересная была и общительная, друзей и подруг у нее много было. А уж Анжела так переживала, так переживала, что никак с собой совладать не могла, так прямо и накидывалась на девчонок. Да и на парней тоже. На всех кидалась. А все почему, Клавочка?
– Почему?
– Потому что нельзя ее было на цепь сажать!
Клавдия защелкала перед старушкой пальцами:
– Белла Владимировна-а-а, мы с вами отвлеклись. Мы же про Гусеву! Давайте сосредоточимся, забудем про цепь и вспомним: что такое она отчудила? Я слышала, она уж такое что-то вытворила, вы случайно не в курсе?
– Как же, как же, в курсе, в курсе! – закудахтала учительница. – Я всем рассказывала, уж такое учудила! Просто страшно подумать, страшно!
Клавдия напряглась. Нет, не напрасно она навестила бывшую классную. А старушка, закатывая глаза к потолку, с придыханием рассказывала:
– Взяла, открыла дверцу серванта, а потом, не знаю уж как у нее получилось, запрыгнула на полку с хрусталем! Звон! Гром! Сама напугалась, завизжала, я подскочила, ее на руки схватила…
