– Это вы сейчас о Гусевой рассказываете? – с недоверием переспросила Клавдия.
– Ну при чем здесь Гусева? С чего бы Анжеле скакать по моим сервантам? Это моя Мушка! Я же вам говорю, такое учудила! Это еще хорошо, что у меня на полке совсем не было хрусталя, только две маленькие вазочки, а…
– А Гусева ничего такого не вытворяла? – упрямо гнула свое Клавдия.
– Ну нет, что вы… Анжела, конечно, была девочка со странностями, но чтобы по сервантам… Нет, такого не припоминаю. Да она у меня и не была совсем, ко мне же только мои ребята заходят, у которых я класс вела… Да и то нечасто. Вот в последний раз приходили… да, четыре года назад. Нет, Клавочка, я их понимаю! Они же теперь большие совсем – семья, работа… а мы вот… с Мушкой.
Клавдия подавила горький вздох. Эти семейные не далее как вчера сидели у Дани за столом, а вот навестить старую учительницу не догадались.
– О-ой! – вдруг невесело пропела Клавдия. – А за окном-то темень кромешная. А мне еще добираться… Белла Владимировна, я к вам еще забегу как-нибудь, хорошо? Мы с вами Мушку возьмем, по парку погуляем. Я вам про своего кота расскажу, он у меня тоже такой проказник. А сейчас, вы уж меня простите, надо домой торопиться.
– Конечно, Клавочка, конечно. Вы уж по темным-то переулкам не ходите, лучше подальше обойти. Ступай, девочка, ступай.
Тепло простившись с бывшей учительницей, Клавдия шла домой, и думалось ей совсем не о Гусевой или Скачковой. Думалось о том, как несправедливо все же устроена жизнь. Вот пока ты еще молод, красив, здоров, живешь для детей, нянчишь их, пестуешь, у детской кроватки не спишь, они без тебя и шагу ступить не могут. А потом проходит время, наступает немощь, старость, куда-то уходит красота, и… дети вырастают. Их не надо кормить из ложечки, укладывать спать, проверять уроки, они самостоятельны, умны, сильны… И уже прекрасно без тебя обходятся. Ты им и не нужен совсем. И уже не всякий раз вспоминают, что надо позвонить, забежать, на первом месте у них уже совсем не ты. И сидишь ты в одиночестве вот с такой Мушкой…
Клавдия уже вошла в свой подъезд, когда наперерез ей дернулась знакомая женская фигура.
Катерина Михайловна чувствовала себя прескверно. А все из-за этого Петра Антоновича. Это же надо – взять и забыть закрыть кран! И на кой черт он вообще его включал, если собирался вылезать?
– Петр Антонович! Потрудитесь одеться и сбегать в магазин! – властно приказала тоном хозяйки. – Вы должны себя реабилитировать.
– Разбежался! – заносчиво выкрикнул вредный старик. – Я вообще сейчас не могу никуда отлучаться, я в раздумьях! Я соображаю – стоит ли продолжать наш семейный союз после того, как вы, уважаемая, меня вероломно предали?
Катерина Михайловна захлебнулась от негодования:
– Это… это я предала? Он, значит, как элитный бегемот, устроил себе бассейн в санузле, мои дети заплатили за эту маленькую шалость большие деньги, а предала я?!
Петр Антонович не собирался так легко сдаваться. Он демонстративно брякнулся на диван, бросил ноги на спинку и продолжал негодовать:
– И ведь что такого случилось? Я, может быть, кого-то убил? Или я обокрал нищего? А может, вы хотите сказать, что я совершил теракт? Нет! Просто, по нелепой случайности, от крана оторвалась головка, я ее аккуратненько пристроил, а она, сволочь, не закрылась, оказывается! И вы меня перед всеми выставили чудовищем! Я не могу с вами существовать под одной крышей долее, а тем более делить одну постель! Пожалуй, я покину эту обитель и буду просто плыть, аки цветок по волнам. Думаю, мудрому страннику в жизни найдется пристанище.
Катерина Михайловна в этом нисколько не сомневалась. Еще в лечебнице она заметила, что ее «странник» увлеченно и упорно странствовал по всем женским палатам. Особенно было обидно, когда он накрепко прилепился к одной даме, которая возрастом превосходила саму Катерину Михайловну. Правда, всякий раз, когда она встречала ее, та презрительно фыркала и доставала Катерину Михайловну одним и тем же вопросом:
– Скажите, наивная, а вы в самом деле пытаетесь разгладить здесь свои морщины? Мне Петр рассказывал, он у вас забавный. Хочу вам доложить, это бессмысленная трата денег. Надо ложиться на круговую подтяжку, как я. Видите, я старше вас на три года, а выгляжу, как ваша внучка! Хотя… может, у вас барахлит мочевой пузырь, тогда вам здесь самое место.
Катерина Михайловна в конце концов не выдержала издевательств, подсчитала, сколько денег ей должны вернуть за неиспользованное лечение, забрала деньги, кстати, достаточно приличную сумму, бросила вещи, ухватила свое сокровище за шиворот и прибыла обратно домой. Как-то так случилось, что ни Клавдия, ни Акакий особенно не стали выяснять, какая такая блажь пригнала родителей из лечебницы, а хитрая Катерина молча припрятала денежки и старалась вести себя потише. Тем более что домашним и в самом деле было не до них – что-то стряслось с женой Дани, девчонка отчего-то взбрыкнула и покинула прекрасного мужа. Нет, как ни хорошо относилась Катерина Михайловна к девочке, а вынуждена была признать – избалованная сейчас пошла молодежь. Чего ей не хватало? Другого она нашла? Да где еще такого найдет, дурочка? Еще носятся с ней… Нет, когда Лиля одумается и вернется к мужу, Катерина Михайловна ей непременно выскажет все. А пока… пока надо приструнить Петра Антоновича, разговорился.
Катерина Михайловна молча достала пакет, швырнула туда парочку заплатанных носков, растянутую майку Акакия и выставила пакет на площадку:
– Сударь, ваши вещи уже у ворот и ждут вас с нетерпением, – встала она у двери с вытянутой в сторону рукой. – Поторопитесь.
Петр Антонович такого радикального решения от супруги в столь поздний час не ожидал. Он взбрыкнул ногами, уселся и очумело уставился на железную леди в позе шлагбаума.
– Вы совершаете ошибку, милейшая, – уже более сдержанно начал он. – Предупреждаю сразу – вас уже никто не будет любить, как я. А вам в вашем возрасте необходима любовь и бережный уход.
– Это твоей утянутой грымзе необходим уход, она, учти, старше меня на три года, и ей нужен селезень для персональной утки! А я еще – о-го-го! – не выдержала Катерина Михайловна. – Давай не рассуждай – собирайся и топай!
