– Не твое дело, – огрызнулся Шишов.
Потом опомнился, наполовину залез в переднее окно и о чем-то принялся договариваться, яростно мотая руками.
– Садись, – все-таки вылез он назад и распахнул перед Кукуевой дверцу. – К тебе едем.
Серафима уже сообразила, что Шишову на кладбище ездить не стоило, мужик слишком надорвал психику, поэтому молча согласилась, дабы не нервировать напарника.
У нее дома Семен тоже не сразу пришел в себя. И лишь после того, как опрокинул стопку водки, заговорил:
– И куда ты меня послала, Серафима? Не крути башкой! Главное – сама дома осталась, а меня, значит, как мокрую мышь, в самое пекло, да? И ведь какая змеюка ты, Семафора! Даже про бабу интересную наплести не поленилась. Не было там интересных баб! Там только одни покойники! Ты меня решила идиотом выставить, да?
Серафима на всякий случай отодвинула подальше опасные предметы – вилку и разделочную доску и осторожно проговорила:
– Ты вот, Сеня, сам себя сейчас не видишь. Зачем же тебя выставлять идиотом? Ты сейчас настоящий идиот и есть. Вон как у тебя глаза вылезли, и пушок на голове прямо дыбом встопорщился…
Шишов хлопнул себя по темечку, чтобы пушок его не позорил, но глаза выкатил еще больше:
– Так… мать твою… встопорщится! Я, как дурень, за той Верой хожу, а она от меня, как черт от ладана! И еще старуху на меня какую-то натравила: «Покажите, бабушка, этому несчастному, куда венок пристроить, что ж он за мной, точно сноп, таскается!»
Серафима шумно выдохнула:
– А сам ты не догадался, что красоту эту погребальную надо было на могилу водрузить?
– Сам?! – остервенело вскричал Шишов и вскочил со стула.
Он подлетел к самому лицу Серафимы и начал корчить рожи:
– Ты не поверишь, Симочка, я догадался! Но только собрался водрузить его на памятник, как немедленно скончался парень.
Серафима сначала оттолкнула вредную шишовскую рожу, а потом только сообразила, что он сказал.
– Парень помер? Хи-хи, ты что, Сеня, сдвинулся? Это Костеренко помер. Кос-те-рен-ко! И уже давно. Сеня, а ты венок-то живому покупал, что ли? – И вдруг она обозлилась: – Шиш противный! Ты пошутил, или…
Шишов устало брякнулся на стул и тихо попросил:
– Слышь, Сим, ты хоть пожрать дай чего, а то я от нервов такой голодный становлюсь…
Серафима вытащила из холодильника небогатые запасы, быстро накромсала в тарелку недорогой колбасы и стала намазывать бутерброд.
– Ты, Сень, не молчи, ты говори чего-нибудь. Пока я бутерброды делаю, у тебя рот еще не занят, говори давай.
Но Шишов уже занял рот – запихал туда колбасу и потом еще затолкал кусок хлеба. Однако говорить не отказывался.
– Понимаешь, там отчего-то мужчина скончался!
– Ну понятно, кладбище же, там вообще столько народу… Я вот как-то на родительский день ходила… – сочувственно мотала головой Серафима.
Шишов посмотрел на нее, как на старые ботинки, – с глубоким сожалением.
– Дура ты, Кукуева, я не про это, – наконец прожевал он. – Сын Костеренков, Кирилл, умер. Понятно тебе? А нас потом до вечера держали в милиции, разбирались, как такое могло случиться.
– Подожди, Сеня, не пихай в рот колбасу-то! – ухватилась Сима за руку Шишова. – Ты говоришь, чей сын-то скончался?
– Ну, Кирилл этот, он чей сын? Костеренков? Вот, значит, он и скончался. Ой, там такое… Дай-ка бутерброд!
– Да хватит уже есть-то! – не выдержала Кукуева. – Сначала расскажи, потом жуй!
Шишов и сам уже отодвинул тарелку, хлопнул стопочку и заговорил:
– В общем, такая картина вырисовывается. Я, значит, пока с венком за Верой мотался, все было тихо и спокойно. Она, как и полагается, печалилась, подвывала и как-то подозрительно памятнику подмигивала. А потом, вижу, нервничать стала. На меня так поглядывает, вроде как и неприятно ей, что за ней мужчина ухаживает. Ну, с венком и послала меня… к могилке, короче, послала. Я возлагаю венок, а сам ухом прислушиваюсь, с кем там моя дама разговаривает. А она не с кем-то, а во всеуслышанье вдруг говорит: «Кириллу-то плохо! Батюшки! Хорошо, что я лекарство захватила!» Я венок бросил и к ней. А там возле них с парнем уже люди толкутся. Парня-то, Кирилла, мне плохо было видно – он за деревья отошел. И как только его Вера углядела? Я тоже туда рванул, гляжу – молодой Костеренко расслабился, а потом вдруг дернулся и обмяк как-то весь. Я еще удивился – надо же, думаю, такой молодой, а нервы ни к черту. А пока удивлялся, слышу, какая-то баба вопит: «Чего вы парня тискаете? Мертвый он уже! Свят! Свят! Свят! Это его отец к себе прибрал!» Ну и, понятное дело, тут вообще все люди переполошились. Хорошо, кто-то догадался по мобильнику «Скорую» вызвать. Пока люди-то шарахались от бедолаги, я ближе подошел, гляжу – шприц валяется.
Серафима слушала напарника с широко распахнутым ртом.
– Сеня, ты шприц-то догадался утащить?
