— Честь и долг, посредник богов.
Старец довольно улыбнулся и закивал, будто соглашаясь сам с собою или же подтверждая свою собственную догадку.
— Пойдем со мной, выбранный Осенью, — и, заметив задумчивый взгляд войника в сторону застывших Яромира со Жданом и Велимирой, добавил: — о друзьях можешь не беспокоиться: никто не посмеет нарушить покой их раздумий.
Дар кивнул и направился вслед за жрецом в маленькую келью.
Жилище старого служителя богов было до такой степени скромным, что посмотреть было практически не на что: лавка с шерстяным одеялом вместо постели, широкий стол, на котором уже дожидался жреца обед, полка с книгами да изображение богини Осуд на противоположной стене — вот и все убрансттво.
— Что ж… — старец сел на лавку и взглядом предложил Дарену присоединиться к нему, — разделим сначала пищу, а потом можно и поговорить.
Войник посмотрел на 'пищу' и мысленно ужаснулся: вряд ли две миски с похлебкой и парой кусков хлеба могли бы действительно считаться едой.
— Мы люди скромные, — усмехнулся старец, ломая ломоть хлеба, — ты уж не обессудь…
Дарен даже чуть смутился под его взглядом, но быстро взял себя в руки и, глубоко вздохнув, задал первый вопрос:
— Так значит, ты знаешь, жрец, где и как уничтожить мне артефакт Анрода?
Служитель Осуд не отвечал, методично пережевывая пищу, и Дарен снова замолк в ожидании ответа. Когда же миска опустила, и были подъедены последние крошки, жрец снова поднял голову:
— Многое мне ведомо. — Он прищурился.
— Скажешь мне?
Пауза затянулась, и войник подумал уже, что жрец не будет отвечать, но тот вдруг пробормотал себе под нос что-то на яцирском, а потом спросил:
— А готов ли ты исправить то, что начато не тобою?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — осторожно отозвался Дар: его насторожила эта перемена в старике; его взгляд стал жестче, старец, казалось, смотрел прямо в душу.
Жрец усмехнулся, вмиг становясь прежним и хитро улыбнулся:
— Понимаешь, Подаренный, понимаешь.
— Так скажи это вслух, служитель слепой богини, — начал заводиться войник, — не тяни с ответом, у меня мало времени.
— Ты даже не представляешь, насколько мало. Меньше седьмицы, Подаренный. Не решишься — мир будет ждать следующего Выбора Осени… — Он помолчал, а потом продолжил: — И, возможно, не дождется вовсе.
За окном надрывалась какая-то местная певчая пташка, не думая о том, что завтра может больше не взлететь, оказавшись с перегрызенной кошкой шеей. Будут ли ее помнить собратья? Вряд ли. Тело есть — есть память, нет тела — нет ничего. Ни-че-го.
— Что меня может остановить? — задумчиво поинтересовался Дар, отрываясь от маленькой синенькой птицы и переводя взгляд на старца.
Жрец вздохнул.
— Вот об этом нам и надо поговорить…
Заветная дверь отворилась лишь через пару побегов: без скрежета и писка, мягко и тихо.
— Прощай, жрец, — Дарен поклонился и добавил: — ты помог мне.
— Такова моя роль, — развел руками старец, — и тебе прощай, сын мой.
Войник усмехнулся и пошел к друзьям, которые сидели на лавке около выхода.
— Пойдем.
— Уже все? — все трое вскочили одновременно.
Дарен посмотрел на каждого, чуть дольше задержавшись взглядом на взволнованном лице чаровницы, а потом отвернулся и отрывисто сказал:
— Да. Идем. У нас мало времени.
А жрец, услышавший его слова, лишь повернулся спиной и, вздохнув, что-то пробормотал.
И если бы только Дарен понимал яцирский, он бы перевел последнюю фразу так: 'Ты ошибаешься, Подаренный, у тебя совсем нет времени…'
Кони нетерпеливо бежали к востоку от Тальмана, солнце неспешно плыло в своей огненной лодке, ведомое умелыми руками Сонны. Низкие кучевые облака, казалось, были нанизаны на высокий горный пик вдалеке, как лохматые бусины — на нитку. Красно-синий свет окутал небо и рисовал на нем немыслимые узоры.
Справа тянулась темнеющая полоска леса — насаженного ельника, слева — сухая, выжженная солнцем земля, на которой временами сиротливо жались друг к другу маленькие убогие домики-лачужки. Впрочем, может быть только Дарену, привыкшему к крепким деревянным избам, они казались убогими.
— Да-а, — протянул, наконец, Яромир, — не знаю, куда мы едем, но до темноты мы вряд ли успеем добраться туда. Давай сворачивать в лес.
— Может быть, попросимся к кому-нибудь? — робко предложила девушка, с неприязнью и даже страхом осматривая неприветливый черный ельник.
Но их прервал Дарен грубоватым высказыванием:
— Будем ехать до самого вечера, а там посмотрим.
Ждан что-то пробормотал себе под нос, и вряд ли что-то приятное для войника, но тот был слишком занят своими мыслями, чтобы услышать парня.
— Интересно, что он ему сказал, — сказал вдруг Ждан над ухом у Вели.
— Кто?
— Ну, старик этот, жрец.
— Не знаю. Хочешь, чтобы я спросила? — Велимира осторожно покосилась на задумчивого Дарена.
— Было бы неплохо, — честно признался парень.
Девушка вздохнула:
— И чего ты такой любопытный?
Тот почесал за ухом и хмыкнул:
— Таким уж вот вышел…
Закон подлости и на этот раз подтвердил всю свою репутацию. Когда стемнело настолько, что не представлялось возможным разглядеть дорогу даже в метре от себя, Дарен скомандовал останавливаться на ночлег. Но, естественно, никаких домиков уже рядом не было и в помине. Да даже если бы и были — высмотреть их в эту безлунную ночь было нельзя.
— Я боюсь идти в этот лес, — девушка поежилась, и Ждан физически почувствовал, как по ее телу победно пробежали мурашки.
— Мы не будем далеко заходить, — отозвался Дар, — только чтобы от дороги сильно не было видно.
Яромир покачал головой, но в кромешной тьме никто не мог заметить этого жеста: что поделать, южные ночи всегда отличались своей непроглядной чернотой…
Шли, спешившись, в полной тишине, нарушаемой лишь беспокойными вскриками птиц, вспархивающих с веток, да охами Велимиры, которая не переставала оглядываться по сторонам.
— Не нравится мне этот лес, — снова пробормотала она.
— Ты что-то чувствуешь? — насторожился Яромир, — что-то плохое?
Девушка нахмурилась, пытаясь отделить свои кошачьи чувства от простого девчачьего страха.
— Пока не могу разобраться.
Шатренец, повернувшись в сторону, заметил:
— Дарен, может быть, нам и правда стоит?..
— Нет, — раздался голос с совершенно противоположной стороны, — никаких возвращений. У нас
