Неистово щебетали птицы, укрывшись где-то в беспечной зелени деревьев, стрекотали кузнечики, сидя где-то в высокой траве, порхали над последними летними цветами бабочки, где-то вдалеке раздавался треск старушек-сосен.
На очередной ягодной полянке Дарен заприметил девочку с корзинкой черники — тоже последней в этом году, спелой, сладкой. И, потакая внезапно возникшему желанию, путник не смог отказать себе в удовольствии полакомиться сочными ягодами.
— Эй, красавица!
Девушка обернулась, посмотрела на Дарена с нескрываемым любопытством и спросила:
— А чегось надо?
— Продай-ка мне черненькой. Больно хороша она у тебя, смотрю. Дернулись каштановые косы девчушки, расползлась по лицу детская улыбка:
— Всю будете брать?
— Нет, что ты, — Дарен усмехнулся и полез за походной кружкой — старой, местами помятой, — сюда сыпь.
Маленькие черные от ягодного сока ручки быстро наполнили сосуд до краев и вытянулись в выжидательном жесте. Путник опустил руку за пазуху, вытащил кошель и ссыпал в протянутые ладошки горсть медьков — чуть больше, чем надо.
— Спасибо, господин!
Дарен лишь усмехнулся: какой он ей господин? Такой же весницкий парень, разве что грамоту сподобился выучить да меч с того конца держать.
Коричневая в яблоках кобылка, воспользовавшаяся остановкой и флегматично жующая траву, тряхнула темной гривой и без всяких возражений пошла дальше, высоко поднимая красивые ноги в черных 'носочках'.
За что Дарен любил свою лошадку Шаргеш, так это за ее умеренный и незлой характер. Правда, бывало, она лягалась, но лишь тогда, когда ее пытались украсть или поранить. Всю войну с Корином прошла, зараза коричневая — и хоть бы хны! Только и осталось на память, что маленький шрам на холке. Вершник оборвал себя: еще по окончании боев с соседней страной он пообещал себе, что без надобности не станет вспоминать войну. Она и так присутствовала почти в каждом его сне.
И Яромир… Смогла ли старуха-знахарка выходить его? Полгода прошло, а от него ни весточки. Не хочет связываться? Или все-таки…?
'Ну все, — зло оборвал собственные мысли войник, — хватит!'
Он перевел взгляд на полную кружку и отправил в рот горсть ягод: хороши! — Дарен даже, что с ним случалось крайне редко. И даже жутко чесавшийся шрам на плече не мог испортить беспричинно хорошее настроение.
Наверное, увидь его сейчас кто-нибудь из земляков — точно бы не поверил, что загорелый и довольный жизнью вершник — уроженец севера. Лишь черные прямые волосы, собранные в высокий 'конский' хвост, да резковатые черты лица выдавали в Дарене того, кем он, по сути, и являлся.
Шаргеш, на пылинку остановившись, ткнулась мордой в испачканную руку путника.
— Ах ты, красотка! — кобыла продолжала смотреть на хозяина, не двигаясь с места.
Дар, будучи в неприлично добродушном расположении духа, насыпал в ладонь горсть черники и с усмешкой пронаблюдал за тем, как Шаргеш теплыми губами слизнула угощение и прожевала, все так же преданно глядя на хозяина.
Когда ладонь вместо ягод загребла пустоту, Дарен сокрушенно вздохнул: желудок напомнил о себе недовольным урчанием.
— Ну, что, будем сворачивать в весницу, Шар?
Кобыла ничего не ответила, и путник, приняв этот знак за молчаливое одобрение, направился к ближайшей дощечке, на которой корявым почерком было выведено: 'Папрыгушки'.
'Ну, попрыгушки, так попрыгушки, — решил Дарен и свернул с нелюдимого тракта, — попрыгаем, значит'.
Весница оказалась маленькой, старой, наподобие тех, которые путник видел, проезжая через самые отдаленные уголки страны. Невысокие, давно не крашенные домики, покосившиеся заборчики, резные ставни — все это навевало грустные воспоминания о прошлом. Но Дарен был бы полным дураком, если бы силой не заставил себя прекратить сравнивать.
Вскоре после въезда за чисто символические ворота, прогнившие и черные, войник понял, откуда взялось название весницы: вся дорога представляла собой сплошные кочки да ухабины.
Шаргеш 'попрыгивать' не нравилось. Она смешно раздувала ноздри и то и дело дергала ногами так, будто к каждой подкове прилипло по мерзкому червю. Кобыла всем своим видом показывала, как ей здесь не нравится. Но переходить к активным действиям вроде протестного ржания не спешила.
Несколько детей в старых отцовских рубахах, латаных и спереди, и сзади, пробежало мимо путника. Из-за количества грязи на маленьких личиках и отсутствия всякого различия в одежде Дарен не рискнул определить, кто это были — мальчики или девочки.
Кошки, беспрепятственно бегающие по дворам и тропинкам, смотрели на нежданного гостя неодобрительно: мол, чего приехал? А может, путнику просто так казалось, и серо-черно-рыжие представители кошачьего пола щурились просто так, от солнца.
Единственная гостильня была под стать домикам: старенькая, одноэтажная, чуть покосившаяся на один бок. И наверняка пустая, как бирная бочка после десятка солдат. Путник спешился, отдал Шаргеш на попечение мальчика-конюшего, бросив в воздух три медька, и направился к двери.
Но, вопреки его думам, помещение если и не оказалось забитым под завязку, то свободных мест точно было маловато. Собственно, их всего было три: за стойкой рядом с пьяным в зюзю мужичком; около окна, где за столом расположилась кампания широкоплечих и мускулистых парней, да у дальней стены еще стоял столик, за которым скучал молодой человек примерно одного с Дареном возраста. Путник с пылинку подумал, поздоровался с хозяином, рьяно протирающим стойку, а затем направился к стене.
— Могу я присоединиться?
Мужчина поднял голову и широко улыбнулся:
— Конечно, можешь! — и тут же протянул руку для приветствия: — Карстер.
— Дарен, — коротко отозвался Дар, пожимая широкую ладонь нового знакомого и присаживаясь на стул, — ты здесь живешь?
— Не-а, только сегодня утром приехал. Моя лошадка привязана здесь же, белая такая, с черной гривой. Может, видал?
Дарен отрицательно покачал головой.
Тут подошла женщина, видимо, жена хозяина. Возраст ее было определить трудно: можно было дать как сорок, так и все пятьдесят. На лице сверкали еще не замутненные годами глаза, волосы были убраны под платок, а улыбка выражала искреннюю приязнь к гостю. Что ж, грех брезговать таким гостеприимством.
— Будете кушать, господин…э-э, септ-велитель?
— Буду, — усмехнулся путник и нагло спросил: — а что есть?
— Жаркое из свинины, геркулес и бира.
— А бира свежая?
— Свежее не бывает, — фыркнула женщина, — плохого не держим. Ну так чего?
— Несите все!
Женщина кивнула, вытерла руки о передник, и без того давно не белый, и размеренным шагом ушла на кухню. Дарен проводил ее ленивым взглядом и снова переключился на своего собеседника. Тот похлебывал обильно пенящуюся биру, но заметив взгляд Дарена, снова улыбнулся и приподнял кружку:
— Пробуй, пробуй, не пожалеешь! Отменный напиток.
Молодой мужчина был одет как гонец, но, судя по вальяжности его действий, вести были несрочные. Достаточно короткая шорса* (шорса — достаточно длинное просторное одеяние южных народов с вышивкой вдоль рукавов) была затянута на поясе простой паклевой веревкой на странный диковинный
