Что-то шевельнулось в душе у Людоеда, какую-то долю секунды он расслабился и привлек ее к себе.
«А что, если жениться на этой милой женщине? Она такая теплая и добрая. Жить, как и все люди. Но ведь я — злодей, душегуб. — И тут же острой бритвой резанула мысль: — А трупы?! А менты? Нет, конченый я человек, нечего сентиментами заниматься. Что будет — то будет».
— Может, в кино сходим сегодня, а? Очень интересный фильм идет.
— Какой?
— «Калина красная» Шукшина.
— Мура, наверное, какая-нибудь?
— Да нет! Фильм что надо! Про тюремщика одного, как он на заочнице женился. Его потом бандюги убили.
«Не мешало бы посмотреть», — заинтригованно навострился Котенкин. Он подошел к зеркалу и довольно отметил про себя, что борода его отросла достаточно. Вечером не так будет заметно.
— А какие там сеансы?
— На семнадцать и девятнадцать часов.
— Бери на девятнадцать.
Фильм очень понравился Котенкину. Ему даже стало жалко главного героя.
— Ну, как фильм? — спросила его в толпе Люся, когда они вышли из кинотеатра.
— Что?! — Людей было очень много, и Котенкин не сразу расслышал ее. — Фильм хороший, но много надуманного и наивного. Например, взять хотя бы такой фрагмент, когда мужской хор исполняет в зоне особого режима песню «Вечерний звон».
— А что? Очень оригинально, — взяла его под руку Люся. — Просто бесподобно.
— Нет, в жизни так не бывает. «Полосатики» никогда не станут выступать на сцене.
— «Полосатики»? А кто это?
— Ну, заключенные особого режима, они носят полосатую форму, как в Освенциме, даже головной убор обшит полосатой материей — коричнево-белой.
— А откуда ты знаешь?
— Друзья рассказывали, — спохватился Котенкин.
— Молодой человек, у вас не найдется случайно прикурить?
«Приехали», — пронеслось в голове у Котенкина. Перед ним стояли двое рослых ребят с чекистской выправкой. Он хотел было сказать, что не курит, но вспомнил про кастет, который лежал у него в правом кармане костюма.
— Найдется, — выдавил он из себя улыбку и сунул руку в правый карман.
В ту же секунду, словно из-под земли, выросло еще трое плотно сбитых парней, один из которых сзади больно сдавил его горло, а двое схватили его правую руку, ловко вывернули ее и вырвали из его цепких пальцев кастет.
Еще через секунду он лежал, скрежеща зубами, на земле, с наручниками на руках, а потом его затолкали в черную «Волгу».
Люся дико заорала: «Помогите, бандиты», но один из молодых людей вытащил удостоверение КГБ и сунул его ей почти под нос.
— Это он бандит, а мы лишь задерживаем его. Вы его длительное время скрывали.
— Я?
— Да, вы! Вас тоже могут привлечь к уголовной ответственности.
— Я ничего не знала, — вдруг по-бабьи завыла женщина.
— Разберемся. А пока садитесь в машину.
Глава сорок седьмая
Из камеры Осинина выдернули почему-то поздно, ближе к одиннадцати. Накормили завтраком — картофельным пюре с большим куском мяса и сладким чаем. (Надо заметить, что подследственных в тюрьме перед судом хорошо и сытно кормили, видимо, из-за того, что судебный процесс мог затянуться до вечера).
«Как перед казнью в старину, поят и кормят до отвала, а потом отсекают голову, — подумал Виктор. — Жестокая гуманность или гуманная жестокость? Странно устроен мир».
Воронок был забит до отказа. Подследственных развозили по судам. Бывалые зэки ехали молча, некоторые даже шутили и смеялись. Ведь судебный процесс — это та же самая операция, только психологическая: пока ее дождешься — сто раз поседеешь и постареешь от неизвестности, а вот когда она закончится, пациенту становится легче, даже если и много вмазали, теперь-то он точно знает, сколько лет отсекли от его жизни и заставили заживо гнить в каменном гробу или в вольере с «колючкой»: после суда подсудимый облегченно вздыхал, так как определенно знал, что через энное количество лет он сможет свободно вздохнуть и делать все, что ему заблагорассудится, не выходя, конечно, за рамки закона. Теперь он чувствовал себя уверенно, так как знал, что ему делать. Осужденный смирялся над своей участью, и ему становилось, как ни странно, спокойнее на душе.
Когда Осинина в наручниках вывели из «воронка», он невольно замедлил шаг — около серой в дождевых разводах стены он увидел Тоню с ее матерью.
Тоню было не узнать — встревоженное лицо, а главное — волосы наполовину седые.
«Боже великий! Это она из-за меня так извелась, бедняжка. Хоть бы поменьше дали, ведь сколько времени буду сидеть, столько времени она будет страдать».
Он заставил себя улыбнуться и бодро кивнул ей головой, но это не помогло. Улыбка оказалась вымученной, и Тоня залилась слезами.
— Не останавливаться! — строго проговорила полноватая женщина-контролер. Ее розовое личико как- то не увязывалось с ее должностью.
Через полчаса Виктора ввели в зал суда, завели за барьер и сняли наручники. По обе стороны встало по милиционеру. Судей еще не было, но люди собрались. Это были потерпевшие, их родственники, знакомые. Тоня с матерью и несколько зевак.
Через несколько секунд к нему подошел Светленький, поздоровался и спросил:
— Ну что, орел, готов к бою?
— Да, я тут все написал. — И Осинин протянул ему свои записи.
Адвокат бегло прочитал их и сказал:
— Что ж, неплохо, только в последнем слове «водичку» постарайся убрать. Еще раз прочитай внимательно и вычеркни повторения.
Виктор углубился в чтение. Из размышлений его вывел голос судьи:
— Встать! Суд идет!
Судья была молодая симпатичная женщина с черными, как смоль, волосами и смуглым лицом.
«Испанский тип лица», — отметил про себя Осинин.
Она зачитала обвинительное заключение. Из него вытекало, что Осинин — матерый рецидивист, неоднократно привлекавшийся к уголовной ответственности, и душегуб, пожелавший убить двух невинных молодых парней.
Взоры всего зала обратились на Виктора. Всем интересно было рассмотреть как следует закоренелого преступника и злодея.
— Подсудимый Осинин! — размеренно-отработанным голосом обратилась к нему красивая судья. — Расскажите суду, как все произошло.
— Вечером 21 августа я вышел прогуляться перед сном из гостиницы «Центральная», в общем, решил совершить вечерний моцион, потому что было очень душно и назревал дождь.
— Подсудимый! Без лирики. Говорите покороче.
— Хорошо, я постараюсь, — извиняющимся тоном проговорил Виктор, а про себя подумал: чего это я распрегся, наверное, нервы…
— На автобусной остановке стояла миловидная девушка лет двадцати трех — двадцати пяти. Она была чем-то расстроена и удручена. На ней было красивое платье с крупными маками, что как-то не вязалось с ее
