– А! Понимаю. Супруга тоже кашлять начинает, когда Мурлыка ей на колени ложится… Сейчас, не беспокойтесь…
Иван Петрович весьма неделикатно схватил кота за загривок и вышвырнул на лестницу. Кот злобно фыркнул за дверью.
Севастьянов перевёл дух.
– Итак, Иван Петрович… Я понял, что за вами следят.
– Да-с! Следят! – встрепенулся Акинфиев. – Я уже несколько дней примечаю. Когда на кладбище иду – всегда одного и того же городового встречаю. Причём, заметьте, в разных местах! Я уж пробовал ходить другой дорогой. И всё равно он – тут как тут.
– Ну-у… Городовой, – он, может быть, только вас охраняет, – сказал Севастьянов. Правда, не очень уверенно. О городовом Лев Саввич ни разу не упоминал.
– А зачем же ему меня охранять?
– Так вы же сами сказали: следят.
– Да. Следят. Третьего дни двух дам приметил. И вспомнил, что одна из них мне уже встречалась. Вечером, когда я со службы шёл. Увидела меня – отвернулась. Я бы и не вспомнил, но тут гляжу – стоит она самая, и другая с ней. По виду – барышни, на курсисток похожи. Только одна постарше. И, наконец, вот, взгляните…
Акинфиев подскочил, сунул руку под валик дивана и вынул скомканную бумажку:
– Извольте прочесть. Камень в неё был завёрнут – и мне в форточку, вот прямо сюда, в мансарду, влетел.
Севастьянов прочёл. На бумажке было написано лишь одно слово: «Иуда ».
Почерк был женским, – Паша понял это сразу. И задумался.
– Курсистки, говорите? Две?.. – спросил он.
– А этого мало? – нервно ответил вопросом на вопрос Акинфиев. – Вам, что ли, три нужны?
Севастьянов не ответил. Он поднялся, подошёл к окну. И вдруг взмахнул рукой, властно приказал:
– Погасите свет!
Акинфиев метнулся к столу, свет погас. По тёмному переулку, пригибаясь, убегала какая-то фигура. Судя по платью и походке, – женщина.
– Что там? – в ужасе спросил Акинфиев, опасливо выглядывая в окно через плечо Севастьянова.
– М-да… Дамы-то, я вижу, серьёзные… Одна из них только что здесь, под окном стояла, у палисада.
– Вот видите!
Акинфиев побледнел и отшатнулся от окна.
– Зажгите свет и сядьте, – сказал ему Севастьянов. – Давайте подумаем, что всё это означает…
Акинфиев сел на заскрипевший диван. Прошептал:
– Что же это может означать… Я с двумя дамами из революционерок знаком. Одну они Баской называют, другую – просто Анной. Но те, что за мной следят, – это другие дамы, не они. Хотя…
Морозов долго не мог уснуть в эту ночь. Он лежал на кипах резаной бумаги и смотрел в окно, на чужие швейцарские звёзды, которые здесь, в более низких широтах, казались больше и ярче, чем в России.
Потолка в комнате не было; окно было прорезано прямо в крыше.
Вот уже вторую неделю Морозов жил в типографии: так оказалось и дешевле, и уютнее. Первое время он жил в гостинице «Дю Нор», а потом, когда закончились деньги, по квартирам русских эмигрантов. Провёл две или три ночи у самого Петра Ткачёва, главного заграничного идеолога террора, а в жизни – истинного джентльмена, обременённого семьёй и семейными заботами.
Но жить по чужим квартирам и питаться за счёт хозяев – нет, Морозову это было не по душе. Перестал он ходить и в эмигрантское кафе «Грессо», где с утра до ночи заседали эмигранты-революционеры. Уже после второго сидения в кафе у Морозова разболелась голова от пустопорожней болтовни и дрянного вина (хорошего вина нигде не работавшие эмигранты не могли себе позволить).
Вспомнилась смешная сцена. Старый эмигрант-народник Жуковский после третьего стакана произнёс пламенную речь о необходимости народного восстания в России. И, между прочим, сказал:
– Когда восстание произойдёт, я тотчас же поеду в Россию. Знаете, для чего? Возьму револьвер и пойду по улицам. И каждому встречному буду приказывать, чтобы показал ладони!
– Это зачем? – удивился Морозов.
– А вот! – с торжеством отозвался Жуковский. – Если на ладонях мозоли, значит, наш человек, рабочий или мастеровой! А если мозолей нет – au mur! К стенке!
Видимо, это была одна из любимых его идей, поскольку остальные не слушали: перешёптывались, чокались стаканами по-русски, выпивали.
Но Морозов решил, что эта идея никуда не годится, и решил возразить.
– Ну, а как же интеллигенция? Учёные или литераторы, например? – спросил он.
