Хлопает дверь. Тяжёлая металлическая дверь. С лязгом закрывается замок.
Я снова один.
Но теперь, похоже, ненадолго.
Но это не он. Это другой.
Я не узнаю его. Нет, я узнаю его! Чёрт возьми, я узнаю его!
— Потерпи, потерпи, потерпи!..
Пальцы Ангела глубоко ушли в глаза, медленно выдавливая их.
Алкаш орал, метался на скамейке, вцепился в руки Ангела, пытаясь оторвать их от своего лица. И лицо его заливала кровь.
Кровавая, студенистая масса ползла из-под пальцев.
— Нет, нет, без глаз тебе будет значительно лучше. Уж поверь, Иван Семёныч, уж я-то точно знаю!
Рот мой заполнила горькая, вязкая слюна. Я почувствовал резкий привкус свинца и язык свело судорогой.
— Господи, меня вырвет сейчас! Господи!..
— Господь на операциях не присутствует, — сказал Ангел и пару раз ударил алкаша головой об скамейку. — Я же говорил уже об этом.
Алкаш захрипел и руки его бессильно упали вниз.
— Отключился, — резюмировал Ангел. — Не выдержал, бедолага. Ну что ж, продолжим под наркозом.
И, нагнувшись, поднял с земли пустую бутылку водки, которую незадолго до начала последнего в своей жизни кошмара выбросил алкаш.
— Пациент при жизни любил мусорить. А в целом был человеком чистым, честным и безобидным.
— Как Таня? — спросил я, превозмогая тошноту.
Ангел подтянул брюки и не спеша застегнул их.
— Как тысяча Тань! — заявил он и резким ударом разбил бутылку об голову алкаша.
— Ну вот, теперь я готов поработать с тобой более плотно. Ты уж прости, я без перчаток… Забыл, понимаешь ли, надеть.
Горлышко бутылки с неровными, острыми как скальпель краями осталось у него в руках.
Скальпель.
Именно краем бутылочного горлышка он взрезал на алкаше рубашку — и та стала быстро темнеть, напитываясь кровью. Край стекла вошёл в тело так глубоко, что Иван Семёныч, отключившийся было от боли и страшного удара, дёрнулся и застонал.
— А отец то твой, Демянин Семён Петрович, тоже, бывало, лупил тебя. Как суку, суку последнюю. Он то предвидел, что ты в рай попадёшь. К тому тебя и готовил. А твой то сын быстро от тебя сбежал. На складе сейчас работает. Поддоны таскает, машины грузит. Зашибает, конечно, но поменьше твоего. Поменьше… Семья, знаешь ли, тоже денег требует. А у тебя семьи нет. Сколько у тебя внуков, помнишь? Не помнишь? Скажи уж сразу, что не знаешь! Двое их у тебя. Двое внучек. Катя и Наташа. И не видать им рая, потому как дедушка их место в раю занял. У нас, знаешь ли, квота. Ограниченное число мест… Сидеть! Сидеть, мразь!
От боли алкаш очень быстро очнулся (хотя едва ли до конца пришёл в себя) и попытался вскочить.
Но от алкоголя, болевого шока, удара по голове и потери крови он стал совершенно безумным и бессильным, и только бестолково метался и дёргался на скамейке, удерживаемый от бегства крепкими как сталь руками Ангела (а я заметил, что руки Ангела всегда становились стальными и безжалостными, едва только стоило ему вцепиться в жертву).
Сорвав с алкаша остатки рубашки, Ангел начал полосовать его туловище, и разрезы становились всё длиннее и глубже.
Уже не потоки, а фонтаны крови брызгали один за другим, заливая скамейку, землю, траву и одежду на Ангеле.
— Потерпи, потерпи, потерпи…
Ему уже не надо было терпеть.
Иван Семёныч снова отключился. И на этот раз навсегда.
Тело его, скатившись со скамейки, упало на землю.
На поляну из дальних, густых зарослей вышел низкорослый, голый старик с огромным, отвисшим почти до колен животом. В свете луны кожа его казалась бледно-голубой и как будто подсвеченной изнутри. В косматой бороде расплылась широкая, добродушная улыбка.
— Я хер с ушами, — сказал старик. — Я великий бог. Бог отдыха. Тишины и забвения. И царство моё…
— Ты знаешь, почему со мной удобно иметь дело? — спросил Ангел.
— Нет, — ответил я.
И замотал головой.
Старик исчез.
Только поляна в самом центре заброшенно парка. Заросшая травой поляна.
— Если имеешь дело со мной — не надо беспокоиться об утилизации трупа, — пояснил Ангел. — Столбы есть везде.
Я понял, что алкаш Иван Семёныч будет поджарен в точном соответствии с ритуалом. Правда, пока ещё не понимал — каким именно образом. Одно дело — заброшенное место на лесной поляне, вдали от дорог, городов и селений, и совсем другое — городской парк, пусть заброшенный и безлюдный, но всё-таки находящийся в черте города и не так уж далеко от жилых кварталов. Едва ли даже сыну небес и посланнику рая позволено будет безнаказанно развести в таком месте (пусть даже ради точного соблюдения ритуала) огромный костёр, да ещё и сжечь на нём тело очередной своей жертвы.
Да и столбов, честно говоря, я не видел.
Но почему-то твёрдо был уверен, что нечто чудесное непременно произойдёт.
Я и сам не могу точно сказать, какого именно чуда я ожидал. Возможно, появления этих райских жаровен прямо из земли где-нибудь посреди поляны. Или же появления серафимов с огнемётами и табличками: «Attention! Flammable!» на груди. Или чего-нибудь ещё в том же роде.
Ничего не происходило. Ничего. Абсолютно.
Только качались ветви и шумели листья от ночного ветра. В небе стояла недвижно и исправно светила починенная Ангелом луна. Воздух стал холодней и резче стал запах сырой земли.
Не знаю почему, но тогда захотелось плакать. Должно быть, от такого внезапного разочарования. Отсутствия ожидаемого чуда. Чуда, в которое уже успел поверить.
Что творится? Он не ангел? Шарлатан? Где его костёр? Сила Божья покинула его?
А я тогда… Кто я тогда? Беглый преступник, лишённый защиты небес? Безумец, вообразивший себе невесть что и сам для себя придумавший какую-то «особую миссию», существующую лишь только в моём больном воображении?
Но он… Он угадывает мысли. Он рассказывает людям о рае. Он видел Бога. Он убивает людей.
Нет, всё не так просто. Не так просто.
Нет, столбы — не столбы… Разве такой пустяк может поколебать веру?
— Вера — это результат отсутствия достоверной информации, — сказал Ангел. — Конечная стадия информационного голода. Особая форма деградации сознания. Твоё сознание очищено от разума. Это как операция по удалению аппендикса. В твоём сознании нечему воспаляться. Его уже ничто не отравляет. Вера тебе не грозит.
— Я давно уже должен был умереть, — ответил я Ангелу. — Мой мир гниёт в мусорном контейнере… Вернее то, что осталось от него… Что не догорело…
— Извлекли уже, — заметил Ангел, — и утилизовали…
— Какого хрена я ещё живу?! — выкрикнул я. — Скажи — какого?!!
Господи, как же мне хотелось, чтобы Ангел хоть что-то сказал мне в ответ. Любую чушь, любую глупость я воспринял бы как спасительное откровение. Мне нужно, очень нужно было знать, что жизнь моя
