тут…
— Мог бы всё-таки меня предупредить, — не унимался я. — А то ведь не подготовившись… У меня ведь и инфаркт мог случиться.
— Исключено, — ответил Ангел. — Только не у тебя, господин живодёр и убийца, мой верный и добрый друг. Иди же!
На серванте — толстый слой пыли.
Тяжёлые, старомодные плюшевые шторы плотно задёрнуты.
Свет с улицы проходит сквозь тёмно-красную ткань и смешивается с тяжёлым, густым этим цветом. Отчего кажется, будто стены в комнате равномерно залиты липким вишнёвым компотом.
Отчего сладковатый привкус во рту и хочется смыть с рук едва упавший на них вишнёвый отсвет.
Шторы не открывали с самого утра. Возможно, не открывали уже много дней.
По полу тянет лёгким ветерком. С лестничной клетки, в щели проходит сквозняк.
На улице жарко, но здесь прохлада.
Компотный полумрак.
Я вспотел и совершенно вымотался пока добрался сюда.
Отдалённый район, сине-белые, бело-чёрные, просто белые кубики новостроек. Девяти —, двенадцати —, шестнадцатиэтажные дома. Опустевшие, дремлющие в полдневном жаре дворы. Закольцованные домами дворы.
Через весь город — на метро. От метро — трамвай. Медленный, как будто дремлющий на ходу трамвай. Он вздрагивал и подлетал на стыках рельс и, словно ненадолго просыпаясь после этого, слегка прибавлял ход. И через несколько минут вновь сбавлял ход, слегка раскачивался, переваливаясь с боку на бок; укладывался в ровное ложе рельс, снова погружаясь в привычную свою дремоту. И катил так, катил от остановки до остановки в трамвайной своей летаргии.
И мне казалось, что дорога эта не кончится никогда. Вот так вечно, вечно буду я ехать по охваченному оцепенением, застывшему в жаре городу. И долго, бесконечно долго будут тянуться полосы отблёскивающих на солнце рельс. И, возможно, когда-нибудь я и сам засну под чуть слышный стук и равномерное это раскачивание.
И проснусь где-нибудь далеко-далеко отсюда. Там, где оборвутся эти серые полосы рельс. Ведь они обрываются где-то?
От внезапной остановки я проснусь. И увижу, что в салоне я один. Двери открыты. С улицы задувает свежий ветер. Влажные листья шлёпают по стеклу. Накрапывает тёплый дождь. Сквозь незакрытые окна мелкие капли залетают внутрь и падают, падают на сиденья. Оставляя борозды, стекают по спинкам. И там, на конечной остановке, меня будет ждать…
— Серёжа, чаю не хотите?
Я и не заметил, как она вошла в комнату.
Полина Петровна, мама моей жены. Я никогда не звал её «мама». Только «Полина Петровна». Она меня всегда звала «Сергей», обращаясь исключительно на «вы». Это в глаза.
За глаза, я слышал, называла менее официально. Чаще — оскорбительно. Иногда — откровенно уничижительно.
Впрочем, наши истинные отношения не были секретом для нас обоих. Внешняя вежливость была лишь тонкой плёнкой, готовой прорваться в любой момент. И какой бы годами накапливавшийся гной тогда полился из-под неё… Мне было страшно даже представить.
Накануне вечером она позвонила мне домой (впрочем, куда бы ещё она могла позвонить? на работе мне личный телефон не полагался…). Очень просила подъехать. Причём почему-то непременно днём.
«Вам, Сергей, это будет не так уж сложно. У вас ведь свободный график…».
Меня всегда бесила и эта ядовитая её ирония. И привычка высмеивать каждое моё новое рабочее место.
Нет, не то, чтобы я какой-то работой дорожил… Но зачем смеяться над тем, что даёт хоть какие-то деньги?
И откуда эта самоуверенность? Почему «не сложно»? Откуда ей знать?
Нет, мне было сложно это сделать. Именно в тот день у меня была куча заказов. Рекламные листовки и три больших плаката.
Но я приехал. Я и не пытался отговориться или как-то отложить эту встречу.
Не знаю почему, не могу до сих пор объяснить… Едва я положил трубку после короткого разговора с ней, как почувствовал тревожную, тянущую боль в сердце. Словно уже случилось что-то очень, очень плохое. И в целом мире только я один об этом ничего не знаю.
И её голос… Он показался мне… Торжествующим?
Да, пожалуй так. Именно торжествующим.
И я решил, что надо с ней встретиться. Обязательно. В разгар рабочего дня. Или среди ночи. Неважно. Но как можно скорей.
— КАКМОЖНОСКОРЕЙ!
Чем дольше будет оттягиваться эта встреча — тем больше будет расти нудная, выматывающая, тянущая боль.
Ехать! Как — можно… Как можно?
Как она могла?!
— Нет, спасибо… Я бы просто воды выпил. Желательно, кипячёной.
— А я, Сергей, другой вам и не предложу. Я же всё-таки медик. Хоть и на пенсии. Вы, полагаю, это не забыли?
— Как можно, Полина Петровна, как можно. Помню. Одно время даже лечить меня пытались…
— И, увы, безрезультатно… Подождите, сейчас принесу.
Она вышла из комнаты.
Чуть слышно звякнул стакан. Лёгкий хлопок — закрылась дверь холодильника. Наливает. Звук глуше — стакан наполняется.
Странно, сегодня она гораздо любезней, чем обычно.
К чему бы это?
Она возвращается. Шелест тапочек по коридору. Размеренный, спокойный шелест.
— Вот, возьмите. Я немного лимонного сока добавила. Хорошо жажду утоляет, не правда ли?
Какая забота!
Как всё это… непонятно. Что ей надо?
— Сергей, мне надо с вами поговорить.
— Для того и приехал…
— Серьёзно поговорить. Понимаете?
На серванте — фотография под стеклом. Мужчина лет пятидесяти. Спокойное, улыбчивое лицо. Еле заметные морщинки у глаз. Очерченный прямыми, твёрдыми линиями подбородок. Светлый плащ. Застёгнут на все пуговицы. Почти до ворота. Лишь едва виднеется уголок рубашки и узел чёрного галстука (вообще- то, Павел Георгиевич любил носить тёмно-синие галстуки, надевал их под тёмно-же синий пиджак в мелкую светлую полоску… почти наверняка и в тот день надел он галстук любимого своего «академического» цвета, но фотография чёрно-белая и потому наверняка не скажешь).
Лицо присыпано пылью. Он улыбается, но я знаю, точно знаю — сейчас ему тяжело тут, так же, как и мне… Тяжело.
Пока он был жив — меня ещё принимали в этом доме. По воскресениям мы с женой приезжали в гости.
Нет, не так уж часто. Где-то раза два в месяц. Но нас тут ждали. Нас двоих. Обоих. Он протягивал мне руку — твёрдую, сильную, красивую (да, именно так!) руку профессионального хирурга. Он улыбался… Да, так, как на фотографии — широко, лучисто…
«Ну что, разночинец, по шахматам?»
Разночинец… Это потому, что чины разные? Каждый месяц — новый чин. Один раз был даже чин грузчика. Да недолго я на том посту выдержал — три часа… Потом поясницу схватило (дело было зимой и пришлось выгружать вагон на станции, доверху забитый деревянными ящиками с какими-то подшипниками…
