бортами воду. А эти… фх-х-х!!! каперы! выбрали местечко поглуше, поудобнее, подстерегли и ночью напали! Знали, чем рискуют и на что идут: уцелей с «Пенелопы» хоть один, всех бы поймали и повесили. Потому и сражались безоглядно, даже акулы долгое время после того, как все было кончено, не решались приступить к пиршеству — так их напугал терпкий мускусный запах безумия, которым пропиталось все вокруг!
Увы, «Пенелопу» строили на юге, и она плавала без клабаутерманна, так что некому было предупредить меня о происходящем. Сквозь сон я чувствовал только невыносимую вонь — как я тогда думал, от раненых и бредящих матросов. А они… — Гермар вздыхает и надолго прикладывается к кружке. — Их на следующий день убил Угорь. Они, видишь ли, были решительно против происходящего — единственные из всей команды, но теперь, когда пути к отступлению не осталось… кто мог поручиться, что эти двое будут держать рты на замке? Правильно — только акулы.
Но прежде, разумеется, раненых напоили маковым отваром. «Не стоит проявлять жестокость большую, нежели необходимо» — вот такой был девиз Угря. Как думаешь, магус, когда его вешали на этой вашей площади, правило было соблюдено?
Ладно, не отвечай. А я постараюсь не отвлекаться, иначе мы и до утра не закончим. Так вот…»
В те годы каперство давно уже стало обычным делом, многие мелкие суда промышляли им от случая к случаю, когда рейс оказывался неудачным или просто когда подворачивалась возможность напасть на жертву без малейшего риска получить отпор. «Цирцея» стала лишь еще одной из многих промышляющих разбоем галер. Ее команда сперва искренне верила в то, что разбой для них — занятие временное, они тоже пытались совершать торговые операции, но, как назло, — безуспешно! Так что в конце концов даже пытаться перестали.
Гермар обвинял во всем зловредного Угря, который, по его мнению, и подстрекал команду к преступлениям, однако Обэрто представлял себе все по-другому. Вряд ли один человек, даже обладающий незаурядным ораторским талантом, мог бы подвигнуть два десятка видавших виды моряков на то, что они сами не готовы были совершить. Тем более (и Гермар это признавал), Угорь не был колдуном, пользовался только силой убеждения и никогда — чарами.
Так или иначе, но вскоре после нападения на «Пенелопу» «Цирцея» стала самым настоящим каперским судном. Благодаря расчетливому Угрю команда ухитрилась выжить в первые, самые сложные недели. Заходя в порт, они делали вид, что по-прежнему торгуют сельдью (которую отбивали у других судов), они постепенно учились всем премудростям разбойничьего ремесла, но еще старались сохранять людское обличье и продолжали убеждать себя, что наступит день, когда с каперством для них будет покончено.
«Души изрядно прогнили у них, но все-таки здоровое ядро оставалось. До тех пор, пока Угорь не подкинул им идею торговать людьми. Заявил: откройте глаза, мы же своими руками пускаем ко дну самое дорогое, что есть на тех кораблях, которые обрабатываем! Деньги, товары — да, это хорошо, но остаются люди. Неужели вам по сердцу резать глотки тем, кто сдается без боя? Неужели проще пустить их на прогулку по доске над волнами, нежели продать в рабство туда, откуда им не будет пути назад? Так они не смогут выдать нас, но останутся жить.
Угорь умел убеждать! И они… ф-ш-ш-ш! они пошли на это!
Ты, наверное, не чуешь, человек, как смердит вся «Цирцея», от кончика бушприта до рулевого весла, от «вороньего гнезда» до трюмов. А она, поверь мне, пропиталась клейкой тоской, вязким ужасом, горечью отчаянья тех, кого возили в кандалах эти…
…А я все спал, человек. Мне снились кошмары, они затягивали меня в черный, бездонный водоворот, и нить моей жизни истончилась до того, что я начал верить, будто все, происходящее во сне, случается со мной на самом деле. Еще чуть-чуть, человек, и я бы не проснулся, еще чуть-чуть.
Но та женщина… Сама того не зная, она спасла меня.
Жаль, что для этого ей пришлось умереть».
У благородных хищных птиц есть правило: никогда не охотиться на дичь рядом со своим гнездом. У «благородных донов» с «Цирцеи» было сходное правило: не заниматься «промыслом» в тех портах, куда они заходят отдохнуть и пополнить запасы провизии. Например, в Альяссо.
Единственный раз они нарушили это правило — слишком уж велик был искус! Единственный!.. — и он оказался роковым для всего экипажа.
Началось, как водится, с женщины. Подвернулась одна: подошла тихонько, уточнила, когда отплывают. Угорь еще схохмил насчет того, чтоб и не надеялась, на борт не возьмут, женщина на корабле — всегда к несчастью. Она снова спросила, верно ли, что завтра поутру отплывают. Ну да, отвечали ей, да, а тебе-то какая с того печаль?
«Продать хочу кое-что».
И показала перстень.
Шкипер повертел его в руках и вернул: дешевка, к тому же наверняка ворованная.
Она принялась упрашивать, ее отталкивали, смеялись, не желали слушать. Знали, что никуда не денется. Потому к ним и пришла: здесь, в Альяссо, никому продать этот свой перстень не сможет.
Она, как и следовало ожидать, не отставала. Сбили цену втрое против той (признаться, мизерной), которую она просила вначале.
«А еще такие же возьмете?»
«Сколько?»
Она запнулась, словно решала что-то для себя, что-то важное. Потом твердо вымолвила: «Семь».
«Ну, приходи вечером… знаешь ведь куда. Сейчас у тебя покупать ничего не будем, а вдруг ты подосланная. Сперва продашь, потом донесешь», — и внаглую перемигивались у нее за спиной. Знали, что придет — поартачится, поотнекивается и сделает все, как велят.
А перстни знатные были, это они сразу поняли, потому и решили нарушить незыблемое правило: никаких дел в «домашних» портах. С другой стороны, ведь и риску-то чуть: явится девица ночью, никто ни о чем и знать не будет. Кстати, шкипер велел проследить, и Угорь проследил: работает она служанкой, мужа нет, и не похоже, чтоб была подослана местными властями. Все чисто.
А перстеньки — знатные!
Она и впрямь пришла, только припозднилась немного. Кэп выслал двоих, чтоб на шлюпку посадили и доставили на борт — те уже собирались возвращаться, когда наконец явилась. Выругали, помогли усесться, погребли помаленьку. К тому времени, конечно, все знали, чем закончится, даже если вслух еще не произносили этого. Принцип простой: меньше свидетелей — меньше риска. Народ — он мудрый, не зря пословицу придумал насчет «концов в воду».
Сделали все по пословице. Хотя не обошлось без накладок.
Сперва-то думали заковать в кандалы, кляп в рот, в мешок какой-нибудь сунуть, пока из гавани не выйдут, — ну а потом, по заведенному порядку, сдать знакомым работорговцам. За такую красотку, хоть худовата да бледна с лица, много б выручили.
Не получилось. Когда она поняла, к чему все идет, словно обезумела! Сама в воду бросилась, никто помешать не успел. Конечно, жалко. Могли такие деньги получить, да, видно, судьбой ей назначено утонуть. Ночью, в одежде, в холодной воде — нет, там бы и бывалый моряк вряд ли доплыл, что уж о такой говорить…
Угорь всех успокоил, шкипер поддержал: нечего суетиться, никто ни о чем не узнает. А завтра мы уже будем далеко.
Утром его предсказания не оправдались: «Цирцея» села на мель, для ремонта нужна была звонкая монета, сбережений не хватало, и в конце концов решили один перстень продать.
Ну а чем закончилось — об этом теперь каждому известно.
— Сквозь сон, сквозь тугие напластования кошмара, человек, я услышал ее предсмертный крик
