Поздний звонок

партизанскими отрядами повела наступление на белую Читу, Унгерн с восемью сотнями всадников двинулся к Урге – монгольской столице, резиденции Богдо-гэгена VIII. Духовный владыка монголов, восьмое перерождение тибетского подвижника Даранаты, он с 1911 года, с тех пор, как Поднебесная Империя превратилась в Китайскую Республику, а Халха (Внешняя Монголия) получила независимость, был ее монархом, но теперь сидел под арестом в собственном дворце. Генерал Го Сунлин занял Ургу и вернул мятежную провинцию под власть Пекина.

Не сумев захватить столицу, Унгерн ушел в верховья Керулена, пополнил свои поредевшие сотни отрядами монгольских князей и в начале февраля 1921 года, после трехдневных боев, штурмом взял Ургу, выбив из нее 15-тысячный китайский гарнизон. Китайцы отступили на север, оттуда попытались пробраться на восток, в метрополию, но дойти до спасительной границы удалось немногим. В степи вдоль Калганского тракта остались лежать раздетые победителями трупы. Здесь пировали волчьи стаи, неслись, подпрыгивая на мертвых телах, призрачные мячи перекати-поля.

Сразу после победы Унгерн очистил Ургу от вредных элементов, каковыми считались все евреи, включая женщин и детей, большевики заодно с эсерами и сибирскими кооператорами и те китайцы, кто отрезал себе косу – символ верности свергнутой маньчжурской династии Цинь. Наконец трупы были убраны с улиц, под рев труб и гудение раковин Богдо-гэген въехал в ликующую Ургу и вновь занял монгольский престол. На торжественном обеде в день коронации Унгерн сидел от него по правую руку, выше всех князей и лам. Помимо высшего княжеского титула цин-ван ему был дарован ханский, доступный лишь чингизидам по крови, он получил звание «Возродивший государство великий батор, командующий» и право на те же символы сана и власти, что правители четырех аймаков Халхи, – отныне этот потомок крестоносцев мог носить желтый халат-дэли и желтые сапоги, иметь того же цвета поводья на лошади, ездить в зеленом паланкине и вдевать в шапку трехочковое павлинье перо.

Желтый цвет – это солнце. Зеленый – земля, жизнь. Три очка в радужных переливах знаменуют третью степень земного могущества – власть, имеющую лишний глаз, чтобы читать в душах.

Из нежно-зеленой завязи родился сияющий золотой плод – перед Святыми воротами Ногон-сумэ, Зеленого дворца Богдо-гэгена, генерал-лейтенант Роман Федорович Унгерн-Штернберг, хан и цин-ван, откинув занавесь паланкина, куда он пересел из автомобиля за полсотни шагов от дворца, мягким желтым ичигом ступил на расстеленную в пыли кошму с орнаментом эртни-хээ, отвращающим всякое зло.

Ногон-сумэ располагался на берегу Толы, от городских кварталов его отделяла широкая и плоская речная пойма, покрытая унылым серым галечником. Полковник Козловский с казаками конвоя и ординарец, поручик Безродный, остались за воротами, отсюда барона сопровождал лишь ученый лама Найдан-Доржи- гелун, астролог и гадатель-изрухайчи, в прошлом состоявший при буддийском храме в Санкт-Петербурге. Унгерн считал себя буддистом, молился в столичных дуганах, жертвовал монастырям крупные суммы, чем раздражал своих русских соратников, предпочитавших, впрочем, не афишировать этих чувств, но немногие знали, что он мечтает обратить в желтую веру сибирских крестьян, а затем покатить колесо учения дальше на запад. Христианство не сумело ни сохранить монархии в Европе, ни противостоять революции, гибельная культура белой расы проникла в Японию и даже в Китай, где республиканцы-гаммны свергли маньчжурскую династию. Единственным народом, не затронутым этой заразой, оставались монголы.

Унгерн вошел в ворота. Цэрики дворцовой гвардии Богдо-гэгена неумело взяли на караул, по двору покатился почтительный шепот:

– Джян-джин… Джян-джин…

Это было переиначенное на монгольский манер китайское цзянь-цзюнь– генерал.

Парадное крыльцо дворца имело восемь ступеней – прообраз буддийского восьмеричного пути к спасению. Толпившиеся у входа ламы расступились, неправильными шпалерами выстраиваясь у стен. Все двери были распахнуты, Унгерн увидел знакомую анфиладу комнат, беспорядочно увешанных картинами в золоченых рамах, уставленных изваяниями бурханов и китайскими вазами. Всюду тикали настольные, напольные и настенные часы, в застекленных коробках стояли чучела экзотических зверей и птиц. Первые напоминали о краткости земной жизни, вторые – о том, в каких разнообразных обличьях она существует внутри круга сансары.

Двое провожатых бесшумно скользили впереди. Когда шли мимо изображения какого-то будды или бодисатвы, Найдан-Доржи пояснял, кто это и при каких обстоятельствах следует обращаться за помощью к нему. В его обязанности входило посвящать барона в учение о четырех благородных истинах, но Унгерн прежде всего ценил в нем умение предсказывать будущее – по звездам, по рыбьей чешуе, по трещинам на брошенной в огонь бараньей лопатке. В начале каждого лунного месяца Найдан-Доржи определял счастливые и опасные дни, указывал числа, несовместимые с применением артиллерии, пулеметов или холодного оружия. В особых случаях исполнял обязанности переводчика. Унгерн понимал по-монгольски, но сам говорил плохо.

Вошли в скромно обставленный рабочий кабинет Богдо-гэгена – ширмы, ковер, бронзовая жаровня с трубой, алтарь у боковой стены, низкий лакированный столик, на нем письменный прибор из нефрита и шкатулка с государственной печатью. Хутухта ждал гостя, сидя в кресле, сжимая в руке толстую желто- красную веревку из верблюжьего волоса. Из его пальцев она уходила в приоткрытое окно. Унгерн знал, что веревка тянется через двор, через кирпичную ограду и по ту ее сторону другим своим концом, завязанным в узел, свешивается вниз. Там двое лам торговали правом прикоснуться к этому узлу. По веревке, как электричество по проводу, передавалась животворная мощь Джебцзун-Дамба-хутухты, он же Богдо-гэген, живой будда. Паломники обеими руками благоговейно брали узел и целовали его или прикладывали к тем местам тела, где поселились вызывающие болезнь злые духи. Плата взималась чаем, беличьими и тарбаганьими шкурками, реже – ямбовым серебром, романовскими рублями или мексиканскими долларами. После революции они стали официальной валютой республиканского Китая, но ходили и в освобожденной от революционеров Монголии. Здесь их по старой памяти называли янчанами. Не принимались лишь банкноты, при Унгерне отпечатанные в ургинской литографии, хотя он распорядился поместить на них изображения важнейших для кочевого хозяйства животных: старшую по достоинству купюру украшал верблюд, затем в порядке убывания ценности шли лошадь, бык и овца. Монголы очень гордились первыми в своей истории национальными деньгами, но чувство это было платоническим. В качестве платежного средства их не признавал никто, кроме интендантов самого Унгерна, безуспешно пытавшихся закупать на них провиант для Азиатской дивизии.

По обе стороны от Богдо-гэгена стояли свитские ламы в пышном облачении, но сам хутухта был одет в простую монашескую курму с черной каймой по нижнему краю – знаком его сана. Темно-зеленые очки скрывали глаза слепца. Жившие в Урге русские колонисты говорили, что живой будда, с юности страдавший пристрастием к алкоголю, ослеп от метилового спирта. Китайские торговцы подсунули ему эту отраву по приказу Пекина, недовольного прорусскими настроениями хутухты.

Найдан-Доржи простерся перед ним в восьмичленном поклоне, припав к ковру восемью частями тела – ступнями, коленями, локтями и кистями рук, но Унгерн ограничился тем, что щелкнул каблуками и слегка склонил голову. Здесь, на Востоке, жест весил больше, чем слово, а он хотел выразить недовольство. Министры финансов и внутренних дел отсутствовали, по одному этому можно было понять, что прием будет сугубо протокольным, серьезных вопросов решить не удастся. Между тем новой аудиенции в ближайшее время не предвиделось. Войска готовились к походу на север, набивали вьюки вяленым мясом.

Напротив Богдо-гэгена ламы поставили скамеечку со стопкой из пяти плоских подушек-олбоков. В окружении хутухты были люди, готовые унизить «Возродившего государство великого батора, командующего», поэтому, прежде чем сесть, Унгерн вопросительно взглянул на спутника. Найдан-Доржи чуть заметно кивнул в знак того, что этикет не нарушен, именно такое число олбоков полагается хану и цин-вану, обладателю желтых поводьев и трехочкового павлиньего пера.

– Ваше высокосвятейшество, – садясь, по-русски заговорил Унгерн, – я пришел отдать прощальный визит, через день мы выступаем в поход на Забайкалье. Мне бы хотелось видеть рядом с вами ваших министров, но, к сожалению, эти люди меня избегают. До начала войны мы больше не встретимся, я должен сообщить вам следующее: если военное счастье изменит мне, но сам я останусь жив, я поведу мое войско в