«6. Почему, пережив первое покушение, Каменский не забрал рукопись у Килина и не уничтожил ее? На что он рассчитывал?
7. Не был ли Губин «михайловцем»? Если да, не расправился ли он с Найдан-ваном как с человеком, готовым продать душу дьяволу?
8. Опять же если да, кто сообщил ему об этом?
9. Если, по словам Килина, «Загадка медного дьявола» только что вышла из печати и еще не поступила в продажу, каким образом рукопись попала к «михайловцам»? Кто-то на время выкрал ее? Или снял с нее копию? Кто?
10. Кто донес им, что Каменский решился на заявление для печати?»
Теоретически любой из близких ему людей мог сделать то, о чем шла речь в последних двух пунктах, но стоило присоединить к ним пункт восьмой, как отпадали все кандидатуры, кроме единственной. Лишь один человек имел возможность совершить и то, и другое, и третье.
«Довгайло», – крупными буквами вывел Иван Дмитриевич. И помельче: «Что связывает его с этими людьми?» Он прошагал к двери, распахнул ее и позвал:
– Гайпе-ель! Появился Константинов.
– Я, Иван Дмитриевич, – сказал он, – как раз хотел вам доложить, что нет его. Пропал Гайпель. Вчера ушел и до сих пор нету. С утра его мать прибегала. Никогда, говорит, такого не было, чтобы он дома не ночевал.
– Подождите минуточку, попросил Сафронов. – Тут в тетради листы не разрезаны.
– Но вообще-то, – передавая ему нож, заметил Иван Дмитриевич, – в то утро у меня еще были сомнения насчет Зйльберфарба: не обул ли он нас всех в чертовы лапти?
– Как это? – не понял Мжельский.
– Ну, значит, соврал и не кашлянул.
В редакцию «Голоса» Иван Дмитриевич прихватил с собой агента помоложе и побойчее, с револьвером – на тот случай, если опять обнаружится «хвост», но, сколько он ни оглядывался на улице, так никого и не высмотрел.
По дороге Иван Дмитриевич изменил маршрут и сначала заехал на Почтамтскую, в контору Килина. Тот оказался на месте.
– Скажите, – без обиняков приступил Иван Дмитриевич. – Каменский не просил вас отложить выпуск своей последней книжки? Я говорю о «Загадке медного дьявола».
– Откуда вы знаете? – насторожился Килин.
– Не важно. Значит, было такое?
– Было, хотя немного не так, как вы сказали.
– А как?
– Николай Евгеньевич хотел совсем забрать у меня рукопись.
– И чем он это мотивировал?
– Да ничем! А книжка была уже набрана, деньги за работу выплачены вперед. С какой стати? Я потому и отказался исполнить его просьбу, что он упорно не желал ничего мне объяснять.
19
Только Иван Дмитриевич уехал, Константинов сел пить чай с писарями. Сахар у него был свой. Тут же дверь отворилась, Валетко пропустил в комнату того самого оборванца в солдатских штанах, который позавчера сообщил о несчастье с Ванечкой. Константинов прыгнул к нему, схватил его за грудки:
– Сука! В остроге сгною! Рад будешь на своих же кишках удавиться, падла!… Кто тебя подослал?
– Чего вы, ваше благородие? – удивился тот. – Отпустите, я же сам пришел! Хочу все по правде рассказать, как дело-то было.
– Ну! Живо!
– Сперва рубль пожалуйте.
– Чего-о?
– Рубль, говорю, извольте пожаловать. Желательно серебряный.
– А по морданции не хочешь? Рубль ему!…
– За обман вы мне ни копейки не дали, так ведь? А правда, она денег стоит.
– Ладно, – меняя тон, сказал Константинов, – но тогда уж давай, брат, по совести. Ты меня позавчера обманул, с тебя за то причитается. Сегодня правду скажешь– причитается с меня. Вот и будем в расчете – ни ты мне ничего не должен, ни я тебе.
Крыть было нечем, поэтому босяк оставил всякую философию и на все константиновские софизмы твердил одно:
– Задаром ничего не скажу, хоть ноздри рвите.
– И вырвем, – посулил наконец Константинов. – Дождешься, падла!
Он велел запереть эту скотину в подвале и подошел к окну.
Было солнечно и сухо, но дул холодный ветер, временами настолько сильный, что вздрагивало в раме треснутое стекло. Тучи пыли неслись по улице, как всегда бывает в первые майские дни, когда еще не
