Дмитриевич вовремя заметил, что Зейдлиц движением бровей предостерегает его от разглашения государственной тайны. – А вот то, что он крестился, – чистая правда. Петр Францевич был переводчиком при посольстве Сюй Чженя и рассказал об этом Каменскому.
– Да, – подтвердил Довгайло, – но все остальное является плодом его фантазии. Разумеется, у Найдан-вана в мыслях не было вступать в сделку с дьяволом.
– Почему вы так думаете?
– Это долгий разговор.
– А если вкратце?
– Хорошо, вот вам экстракт. Найдан-ван был буддист, а буддизм отрицает существование бессмертной души. Не признается и присутствие в мире дьявола, каким мы его себе представляем. Иными словами, продавать князю было, во-первых, нечего, во-вторых, некому.
– Тогда что же побудило его принять крещение?
– Подарки, – просипел Довгайло. – От наших бурят он мог слышать о подарках, получаемых знатными инородцами при переходе в православие.
– Как-то не вяжется с его образом.
– С образом Намсарай-гуна – да, но Найдан-ван был другим. -Если верить Каменскому, – заметил Зейдлиц, – самым ценным из даров был самовар. По-вашему, из-за самовара он изменил вере предков?
– Это с вашей, ротмистр, точки зрения. С точки зрения Найдан-вана, никакой измены тут нет. Буддизм – самая терпимая из мировых религий. Поскольку, как учил Будда Шакьямуни, все в мире не более чем иллюзия, вы можете быть буддистом и одновременно синтоистом, иудаистом, лютеранином, магометанином, кем угодно. Абсолютно не возбраняется.
– Но неужели причина только в самоваре?
– Ну, не только. Найдан-ван был буквально потрясен чудесами западной цивилизации, а крещение, вероятно, казалось ему чем-то вроде магической процедуры, в результате которой человек автоматически обретает умение читать топографическую карту, управлять паровозом или играть на рояле. Я утрирую, но что-то в этом духе.
– М-да. Звучит не слишком убедительно.
Зейдлиц вынул из кармана конверт и со значением помахал им перед собой;
– Пожалуйста, потише, господа! Прошу внимания! Вот это письмо поступило вчера в редакцию «Голоса».
– Вчера? – переспросил Иван Дмитриевич.
– Да, но уже после того, как вы там побывали. Пишет некто Павлов, лицо в этом деле совершенно постороннее, хотя вполне реальное. Сегодня я с ним встречался. Все здесь написанное он готов подтвердить под присягой.
Зейдлиц попросил налить себе полчашки чаю и лишь затем продолжил:
– Читавшие статью Зильберфарба помнят, я думаю, что кучер в маске пытался застрелить Каменского вечером двадцать пятого апреля, около девяти часов. Так оно и было, жители близлежащих домов свидетельствуют, что слышали выстрел. А позднее, во втором часу пополуночи, то есть уже двадцать шестого апреля, этот Павлов проезжал по Караванной и обратил внимание на карету с черным клеенчатым верхом, без фонаря, с кучером в маске. Не будь этой маски, он и не запомнил бы, что карета остановилась возле дома с вывеской табачной лавки внизу. Кучер спрыгнул с козел, распахнул дверцу. Из нее вышел человек, чье лицо Павлов рассмотреть не сумел, и оба они скрылись в подъезде.
Это Иван Дмитриевич и предполагал, но ничем не выдал своего удовлетворения. Остальные тогда лишь все поняли, когда вдова тихо сказала:
– Петр Францевич, это же ваш дом… Почему вы молчите?
– Что ты хочешь от меня услышать? – не сразу ответил Довгайло. – Что я не убийца? Что эти люди в масках не имеют ко мне отношения? Мы знакомы много лет, неужели я должен оправдываться перед тобой? По-твоему, я похож на фанатика, приговорившего Колю к смерти?
– Никто пока не предъявляет вам таких обвинений, – вмешался Зейдлиц. – Но в доме, где вы живете, один подъезд, и я констатирую, что эта карета с кучером в маске остановилась возле него. Хотелось бы знать почему.
– Понятия не имею.
– Значит, в ней сидели не вы?
– Не я.
– А на козлах?
– Послушайте, дорогой мой, мне шестой десяток…
– Может быть, – перебил Зейдлиц, – той ночью эти двое были у вас в гостях?
– Почему вы думаете, что у меня? У нас есть соседи.
– Прежде чем прийти сюда, я поговорил с вашими соседями. Они все отрицают, и у меня нет оснований не верить им.
– А не верить мне у вас есть основания?
– Я хочу взглянуть своими глазами. Дайте мне это письмо, – потребовала Елена Карловна.
Пока они с мужем читали его щека к шеке, Иван Дмитриевич еще раз пересчитал торчавшие из чашек чайные ложечки. На четырнадцать человек их было одиннадцать серебряных, в том числе у него самого, и три оловянных.
