– Сама барыня. Это ее кабинет.
– И чем она занимается у себя в кабинете?
– На счетах считает.
– Что считает?
– Сколько за квартиру отдать, сколько с Килина получить и тому подобное.
– Кто такой Килин?
– Издатель Николая Евгеньевича.
– Понятно. Еще что она тут делает?
– Пишет.
– Что пишет?
– Что считает, то и пишет.
– А череп ей зачем?
Наталья молча повела плечом, затрудняясь увязать его с приходно-расходной книгой и статьями семейного бюджета. Пришлось повторить вопрос другим тоном, тогда лишь было отвечено, что барыня, если на картах гадает, ставит в этот череп зажженную свечу.
– Только на картах? – спросил Иван Дмитриевич.
– Не только.
– И кому она ворожит?
– Сама себе… Ну, – добавила Наталья под его испытующим взглядом, – барыни иногда приходят, которые интересуются.
– А вот и она сама, – сказал Гайпель, оборачиваясь на донесшийся из прихожей набатный звон дверного колокольчика.
– Нет, она бы так не звонила, – возразила Наталья. – Это Зиночка.
– Пускай пройдет к покойному, потом приведешь ее ко мне, -распорядился Иван Дмитриевич. – Если муж с ней, его тоже. Мы пока в кухне посидим.
Вернулись в кухню. Там он хищно покружил между столами, наконец сложил крылья и напал на свежий ситник, ветчину, чухонское масло. Гайпель смотрел на него с осуждением и, когда ему было сказано, чтобы присоединялся, надменно покачал головой.
– Ты что-нибудь знаешь про Бафомета? – с набитым ртом спросил Иван Дмитриевич. – Можешь сказать, чем он отличается от дьявола?
– Это одно из его имен, вот и все. А почему вы спрашиваете? Что-то я не замечал за вами интереса к подобным материям.
– Где ж тебе заметить! Вы вон с Будягиным револьвер на полу не заметили.
– Нет, серьезно. Откуда вам известно про Бафомета?
– А тебе?
– Как-никак я почти два года в университете проучился.
– Кстати, не знал там профессора Довгайло Петра Францевича? Горничная говорит, покойный с ним приятельствовал.
– Знаком, конечно, не был, но знаю, что это специалист по буддизму, этнограф. Известен своими экспедициями в Монголию.
– В Монголию?
– А что? Вы считаете ее недостойной изучения?
В коридоре послышались шаги. Вошли двое – большеротая смуглая девушка и молодой человек в университетской тужурке, длиннорукий, с угреватым честным лицом и взглядом исподлобья. Иван Дмитриевич хорошо знал этот тип столичного студента: идеалист, бессребреник, за миллион муху не убьет, но из идейных соображений может перерезать глотку родной матери.
– Рогов, мой муж, – представила его Зиночка.
Скоро у Ивана Дмитриевича сложилось впечатление, что смерть дяди потрясла ее не так сильно, как Рогова. На обращенные к нему реплики тот отвечал односложно, деревянным голосом, ненадолго выходя из прострации, чтобы тут же опять в нее погрузиться. Лишь когда разговор коснулся отношений между Каменским и Довгайло и Зиночка упомянула, что ее муж – любимый ученик Петра Францевича, а Иван Дмитриевич любезно осведомился о теме его ученых занятий, Рогов с маниакальной обстоятельностью стал рассказывать, что изучает историю, религию и этнографию монголов, перевел, в частности, на русский язык «Драгоценное зерцало сокровенной мудрости», памятник монгольской общественной мысли эпохи Абатай- хана[2].
– Что за сокровенная мудрость? Что-нибудь мистическое? – оживился Иван Дмитриевич, но был разочарован, узнав, что мудрость эта включает правила ухода за скотом, нормы кочевого этикета и тому подобное.
– Абатай-хан, – пояснил Рогов, – был первым из князей Халхи, кто сделал буддизм государственной религией. При нем возникла опасность забвения или даже насильственного искоренения древних монгольских обычаев, поэтому ревнители старины попытались переосмыслить их в духе буддийских заповедей.
