ТРОЕ ХРАБРЫХ, ПЯТЕРО СПРАВЕДЛИВЫХ

помещенном в «Истории династии Сун», составленной в XIII веке, мы находим элементы идеализации Бао Чжэна. «Находясь во дворце, он всегда был решителен и тверд, родные государыни и евнухи при нем не смели чинить беззаконий. Все, кто слышал о нем, трепетали. Улыбку его люди сравнивали с чистой водой в реке Хуанхэ. Малые дети и женщины — все знали его имя и звали его Бао дайчжи, то есть придворный чиновник Бао. В столице тогда говорили: «Раз есть подобный Владыке ада старец Бао, ни за взятку, ни по знакомству па экзамене не пройдешь». Так писали о нем авторы династийной истории, жившие лет через двести после самого Бао. Стоит заметить, однако, что в официальной его биографии весьма мало говорится как раз о чисто «детективных» способностях Бао. Там приведен лишь один нехитрый случай: как Бао нашел человека, отрезавшего язык у коровы, принадлежащей соседу. Впоследствии, как это часто бывает в фольклоре, самые различные детективные истории стали связываться с именем судьи Бао. Очень может быть, что даже и единственное упомянутое в жизнеописании дело о корове приписано Бао уже авторами династийной истории: в «Зерцале судебных казусов», созданных, по крайней мере, лет на сто раньше «Истории династии Сун», аналогичный случай удачно расследует не Бао, а некий уездный начальник Цянь Хэ.

Популярности судьи Бао во многом способствовало и то, что он был обожествлен в качестве одного из судей загробного мира, («Днем Бао вершит дела людей, а ночью судит духов и чертей» — говорили о нем в народе), — и то, что само время императора Жэнь-цзуна, при котором он жил, считалось временем образцового правления: Жэнь-цзун пробыл на троне с 1022 по 1063 год — сорок один год, дольше любого из сунских государей, — в этом его потомки усматривали особый знак неба.

Повествование Ши Юй-куня начинается с истории о рождении будущего государя Жэнь-цзуна. Вспомните слова из сказки о царе Салтане: «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь; // Не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку». Пушкин переложил стихами старинный восточный сюжет об изгнанном царевиче и его матери. С истории, во многом аналогичной, начинает свое повествование и китайский рассказчик. Только у Пушкина все события поданы в чисто сказочном духе, а у Ши Юй-куня, мыслившего весьма рационалистически, все подано весьма по-бытовому, даже с некоторыми натуралистическими подробностями. Вместо «неведомой зверюшки» в «Трех храбрых…» настоящая ободранная, окровавленная кошка, которую подсовывают роженице, унося тайком младенца — государева сына. И выставить его мать из дворца уже не так легко, как в старинной сказке. Для этого понадобилась целая серия эпизодов опять-таки с подменой персонажей, чтобы помочь наложнице государя, родившей «отвратительную дьявольскую тварь», спастись от гнева соперницы. Это полусказочное, полудетективное начало романа имеет определенную историческую основу. В «Жизнеописании государевой наложницы Ли» из официальной «Истории династии Сун» рассказывается о том, что некая Ли из города Ханчжоу была взята во дворец и поначалу прислуживала государыне Лю. Впоследствии император почтил ее высочайшим вниманием, и она забеременела. Государь посредством гадания установил, что родится наследник. Но, как только младенец действительно появился, государыня Лю забрала его себе и заявила, что это ее сын. Те немногие из придворных, кто знал правду, не осмеливались сказать об этом мальчику, даже когда он вырос и сам стал императором. Только после смерти Лю один из князей поведал ему, кто его настоящая мать, и выразил опасение, не была ли она умерщвлена по наущению Лю. Горе молодого государя было безмерно. Он поехал на могилу матери, приказал открыть гроб, чтобы посмотреть на ее останки. Труп наложницы Ли был по приказу предусмотрительных сановников забальзамирован ртутью, и Ли лежала в гробу как живая. Государь поглядел на нее, вздохнул и сказал; «Люди говорят правду!» Такова официальная версия рождения императора Жэнь-цзуна. В записках некоего Ван Чжи, жившего в середине XII века, то есть примерно на сто лет раньше составителей официальной истории и на сто лет позже описываемых событий, факты излагаются несколько иначе: когда умерла государыня Лю, государь залился слезами, будучи уверен, что это его мать. И тут одна из наложниц его отца стала утешать Жэнь-цзуна, открыв ему правду. Он тотчас же велел запрячь колесницу быками и ехать на могилу родной матери. В огромном колодце на четырех железных тросах висел тяжелый гроб. Когда его открыли, то увидели, что Ли лежит нетленная, словно живая, и никаких следов насилия на ее теле нет. Некоторые подробности в этом варианте наводят исследователей на мысль, что Ван Чжи излагал уже ходившие в народе легенды и что в XII–XIII веках подобные истории были весьма популярны. В XIII–XIV веках эта тема привлекает к себе внимание драматургов, и появляется пьеса под названием «Красавица Ли находит шарик в императорском саду, сановник Чэнь Линь несет короб к мосту Цзиньшуйцяо». В пьесе данный сюжет представлен уже в весьма разработанном виде.

Дальнейшее развитие эта история получила в сборнике простонародных повестей «Дела судьи Бао по прозванию Драконова Картина», составленном в XVI–XVII веках. Анализ текста Ши Юй-куня показывает, что он явно стремился соединить воедино сюжетные ходы средневековой драмы и старинной повести. Из драмы попал к нему придворный астролог, предсказывавший рождение наследника. Лишь имя его оказалось измененным. Оттуда же позаимствовал Ши Юй-кунь и такую деталь, как золотой шарик. Только шариков у него два, и они превратились в своеобразные охранительные талисманы. Но в отличие от драмы у Ши Юй- куня уже, как в старинной повести, обе наложницы одновременно рожают детей. Создатель «Трех храбрых…» переносит в свое повествование героев обоих произведений: из драмы он заимствует служанку Коу и сановника Чэнь Линя, а из повести — евнуха Го Хуая. Как и в повести, дело расследует правитель столичного града мудрый Бао, который узнает обо всей этой истории от старой ослепшей Ли. Но в варианте Ши Юй-куня немало нового: введение истории с подменой новорожденного царевича дохлой кошкой (совсем в духе народной сказки), персонажи вроде повивальной бабки, согласной на все ради денег, эпизод самоубийства младшего евнуха Цинь Фына, подменившего красавицу Ли. Ши Юй-кунь явно пытается сделать более логичными мотивировки отдельных действий и жестов героев: так, Чэнь Линя с коробом наложница Лю вызывает к себе в покои, а не встречает на мосту; стремление родить именно мальчика мотивируется в начале романа более четко, чем в пьесе или повести: вдовый государь обещает сделать мать мальчика императрицей. Вслед за анонимным автором старинной повести Ши Юй-кунь связывает раскрытие дела о подмене наследника престола с именем мудрого Бао. Точно рассчитывая сложную конструкцию своего большого повествования, он соединяет события в несколько иной последовательности. Судья Бао у него узнает об этом деле не в начале рассказа, как в повести, а лишь много времени спустя. В этой на первый взгляд не столь важной перестановке легко увидеть иные жанровые задачи, которые ставил перед собой Ши Юй-кунь. Он стремился создать не столько судебный (детективный) роман с «обратным» развертыванием событий, сколько авантюрное повествование о героях — благородных рыцарях. Вот почему действие у него усложняется, и читатель следит как бы за параллельным развитием событий (глава о рождении наследника сменяется главой о рождении будущего судьи Бао). Со второй главы все повествование ориентировано па Бао, и только через много глав читатель поймет, как искусно соединены автором две линии романа — линия государя Жэнь-цзуна и линия судьи Бао. Чтобы заполнить разрыв между главой первой и девятнадцатой, в которой и происходит развязка всей истории, автор вставляет в повествование многочисленные Рассказы о запутанных судебных делах, ловко разрешенных мудрым судьей Бао. Сюжеты для этих рассказов Ши Юй-кунь заимствует опять-таки из средневековых драм и старинного сборника простонародных повестей.

Исследователи романа «Трое храбрых, пятеро справедливых» давно заметили, что наиболее самостоятельное, вполне оригинальное повествование начинается у Ши Юй-куня после двадцатой главы, но и здесь, конечно, можно найти немало традиционных сюжетных ходов и черт в обрисовке персонажей. С середины семьдесят первой главы романа, например, начинается повествование о молодом конфуцианце Ни Цзн-цзу. Уже само введение нового, персонажа и рассказа о нем именно с середины главы есть прием, характерный для всех китайских романов начиная с XIV века, причем опять-таки восходящий к творчеству уличных рассказчиков, которые должны были непременно оборвать дневную порцию повествования на самом интригующем месте, чтобы заставить слушателей прийти и на следующее выступление.

У писателя XV века Ли Чан-ци есть новелла «Записки о ширме с цветами лотоса», в которой рассказывается о том, как один чиновник, наняв лодку, отправился к месту службы. Лодочник ночью столкнул чиновника в воду, намереваясь выдать его жену замуж за своего сына. Но женщине удалось бежать, и она нашла убежище в близлежащем глухом монастыре. Впоследствии оказалось, что муж ее не погиб, и они нашли друг друга благодаря ширме, на которой был нарисован лотос и написаны стихи. Таким же был и сюжет основанной на этой новелле простонародной повести, созданной уже к началу XVII века. Именно эту повесть, попавшую в знаменитый сборник «Удивительные истории нашего времени и древности»,