Они провели медовый месяц на Джерси, потому что в последний момент Каролина обнаружила, что у нее нет паспорта. Джонатану было все равно, кроме Северного Йоркшира его как-то мало что интересовало. Она могла бы получить паспорт: у нее было свидетельство о рождении на имя Каролины Эдит Эдвардс. «Эдит» — это, наверное, в честь бабушки, думала Каролина, слишком уж старомодное имя для 1967 года. «Каролина Эдвардс» была на шесть лет моложе Каролины, хотя, понятно, не дожила до ее возраста. Та Каролина умерла, прежде чем ей исполнилось пять; могильная плита сообщала, что она «призвана ангелами», в свидетельстве о смерти же фигурировала прозаическая лейкемия. Каролина навестила могилу Каролины Эдит Эдвардс в Суиндоне и принесла ей скромный букет в благодарность за подаренную личность, хотя она и была скорее взята без спросу, нежели подарена.
Когда они наконец приехали домой, было уже половина шестого, и Ханна с Джеймсом немедленно потребовали есть. Паола сидела за кухонным столом, с мрачным видом, но тут же встала и принялась откапывать в морозилке мини-пиццы. Каролина сказала ей угомониться, все-таки у нее выходной. Деваться бедняжке здесь было совершенно некуда. Иногда она выходила прогуляться, но, приехав в Англию из Барселоны, к сырым зеленым равнинам девушка еще не прикипела. Бывало, Каролина подвозила ее до автобусной остановки по пути в школу, и Паола проводила день, бродя по Ричмонду или Харрогиту, но обратно добираться ей было неудобно. Чаще всего она оставалась у себя в комнате. Пару раз Каролина давала ей денег на поездку в Лондон на выходные, у нее там была сотня с лишним знакомых испанцев. При мысли, что она не вернется, Каролину охватывал ужас. Паола — единственная, кого она хоть с натяжкой могла назвать другом, и потом, она тоже была здесь чужой. Джиллиан давно уехала, теперь она работала по волонтерской программе в Шри-Ланке, и Каролина начинала жалеть, что сама этого не сделала.
Ровена не понимала, зачем держать няню, и постоянно изыскивала способы выжить Паолу. «Детей весь день нет дома, — спорила она с Каролиной. — Если бы у тебя был маленький ребенок, тогда другое дело». За этим утверждением скрывался вопрос. Планировала ли она рожать? Ровена не хотела разжижать кровь Уиверов подозрительной ДНК. («Дорогая, так чем именно занимался твой отец?» Отец Каролины Эдит Эдвардс был мясником, но такого удара Ровена не пережила бы, поэтому она промямлила что-то насчет бухгалтера.) Ребенок им был не нужен, у них уже был наследник, и Ханна сойдет за запасного. У них была полная семья: двое взрослых, двое детей, — дом о четырех углах, прочный, как донжон. Больше ни для кого нет места, нет места для ребенка размером с букашку, что рос у нее в животе. Джонатана наверняка разопрет от гордости.
Сколько раз она будет повторять одну и ту же ошибку? Смысл ведь в том, что ты можешь совершить в жизни одну большую ошибку, исправить ее и никогда не делать снова. И даже не важно, исправишь ты ее или нет, потому что она всегда будет преследовать тебя, куда бы ты ни пошла, что бы ты ни сделала, — всегда найдется угол, завернув за который ты увидишь на полу букашку, надрывающуюся от плача и засыпающую в слезах. Букашку в новом комбинезончике из «ОшКоша».
Волосы у Джона Бёртона редели, и на макушке намечалось подобие монашеской тонзуры. Когда Каролина заметила эту проплешину, у нее сердце сжалось от нежности. Она не уставала поражаться, насколько нелепа может быть страсть. Он стоял на коленях у алтаря, исполняя, как ей показалось, какой-то религиозный обряд, но, подойдя ближе, поняла, что он подметает пол с совком и веником. Увидев ее, он смущенно засмеялся:
— Дама, что убирает в церкви, уехала в отпуск.
— Куда? — Ей понравилось, что он сказал «дама» вместо «женщина».
— На Майорку.
— Вы ей платите?
— Да, конечно, — удивился он.
— Мне казалось, в церквях всегда полно женщин, которые из любви к Господу составляют букеты, чистят-полируют и тому подобное.
— Это что-то из прошлого, — сказал он. — Или из телевизора.
Каролина присела на переднюю скамью.
— Сигарету бы сейчас.
Он сел рядом, в руках у него по-прежнему были веник с совком.
— Не знал, что вы курите.
— Я и не курю. Разве что изредка.
На нем были викарские брюки, черные, безликие и дешевые, белая футболка и старый серый кардиган, который ей хотелось погладить, как будто он живой. Даже «в штатском» он был типичный викарий. У нее не получалось представить его в джинсах или костюме. Почти наверняка он понятия не имеет о том, что она к нему чувствует. Признавшись, она оскорбила бы его добродетель. Конечно, она совсем его не знает, ну и что с того? Может, он ей вовсе не подходит (даже скорее всего), и нельзя забывать, что она замужем (с другой стороны, что это меняет?), но ведь неправда, что в мире есть только один предназначенный тебе человек? Если так, то шансы встретить его стремились бы к нулю, и, зная свою везучесть, даже столкнувшись с ним нос к носу, Каролина его не узнала бы. А что, если твоя судьба живет в трущобах Мехико-Сити или отбывает срок по политической Статье в Бирме или это один из миллионов людей, отношения с которыми для нее невозможны? Например, преждевременно лысеющий англиканский викарий сельского прихода в Северном Йоркшире.
Ей внезапно захотелось плакать.
— От нас уходит няня.
Боже, как она сейчас жалка. Что есть одна несчастная испанская няня в сравнении с войнами и нищетой стран третьего мира? Но у него было доброе сердце, в нем она и не сомневалась, и он сказал:
— Мне жаль.
Так сказал, словно ему действительно было жаль. А потом они еще посидели в тишине, глядя на алтарь и слушая, как летний дождь барабанит по старой шиферной кровле.
13
Амелия
Джулия втащила в гостиную ведро с углем. Следом за ней прихрамывал Сэмми.
— Не могу поверить, что Виктор так и не провел центральное отопление, — выдохнула она, грохнув ведро на пол, отчего угольная пыль и маленькие кусочки угля блестящим гагатовым дождем осыпались на ковер.
Амелия нахмурилась:
— Я только что тут прибралась.
— Это напишут на твоей могиле, — сказала Джулия.
А Амелия сказала:
— Уж не ты ли?
И Джулия ответила:
— Черт, мне так хочется, аж зудит!
И Амелия спросила:
— Чего именно?
— Две недели принудительного воздержания с тех пор, как мы тут. Мне просто крышу сносит, честно. Дрочу каждую ночь.
— Джулия, ради бога, как ты можешь такое говорить, это отвратительно.
Амелия терпеть не могла это слово: кровельщики и каменщики использовали его постоянно, и парикмахерши тоже, а они ведь все-таки девушки. «Эй ты, дрочер!» — орали они друг другу на всю аудиторию.
— А как еще это назвать? — спросила Джулия.
— Не знаю, например, «удовлетворять себя».
