— В жизни не слышала более поверхностного довода.
А Джулия сказала… Но к тому времени Джексон уже спал.
Джексон вернулся за машиной, которую оставил у дома Бинки. Впритык к «альфе» стоял золотистый «лексус» (и кто покупает такие тачки, тем более такого цвета?). «Лексус» наверняка принадлежал Квинтусу. Джексон понятия не имел, что между ними произошло. Ведь не Квинтус же, в самом деле, на него напал?
Он ехал вниз по Сильвер-стрит, слушая «Ад среди телят» Гиллиан Уэлч.[112] С каждым днем Джексон выбирал все более депрессивную музыку, хотя куда уж депрессивней. Он направлялся в «Орел»[113] на встречу со Стивом Спенсером, хотя, в общем-то, ничего нового про Николу не разузнал, и его мысли все еще были заняты Квинтусом, когда он врезался в зад «форду-гэлакси», остановившемуся на светофоре у булочной «Фицбиллиз» на Трампингтон-стрит.
Перед «альфа-ромео» пострадал намного больше, чем тыл «форда-гэлакси», но все могло закончиться не в пример печальнее, если бы Джексон не сбавил скорость перед светофором. Водитель «гэлакси», однако, этого не оценила: она выскочила из машины и принялась орать на Джексона, обвиняя его в том, что он чуть не убил ее детей. В заднее стекло «гэлакси» глазели три любопытные мордахи. Когда подъехала дорожная полиция, женщина стояла посреди дороги, тыча пальцем в наклейку «Ребенок в машине» на заднем стекле.
— Тормоза отказали, — сказал Джексон старшему из полицейских.
— Врет! Все он врет! — визжала женщина.
— Черт, Джексон, — вздохнул полицейский, — ты их что, специально выбираешь?
От удара у Джексона в голове все как-то разболталось, а зуб превратился в кинжал, прорезающий десну. Новых злоключений ему не вынести.
Полицейские попросили Джексона подышать в трубку, составили протокол и отправили «гэлакси» с ее разъяренной водительницей восвояси. Потом вызвали эвакуатор и увезли машину Джексона в полицейский гараж, где ее осмотрел механик. Старший патрульный был должен Джексону десятку, которую занял у него на Дерби три года назад, — теперь они, пожалуй, в расчете.
— Тормоза отказали, — сказал Джексон в сотый раз.
Авария его доконала. С ним и раньше случались заносы и столкновения — но сам он никогда ни в кого не врезался. Он вспоминал, как беспомощно вкатился в зад «гэлакси», не в силах отвести взгляда от знака «Ребенок в машине».
— Наверное, тормозная жидкость вытекла, — сказал он механику.
— Еще бы не вытекла, — подтвердил механик, — у вас же офигенная дыра в бачке. Похоже, вы кому- то сильно не нравитесь.
— Твою ж налево, — бодро сказал один из полицейских, — придется попотеть.
— Спасибо.
Возможно, следует рассказать о Квинтусе Рейне рьяному молодому детективу Лаутеру, который брал у него показания в больнице.
Патрульные подбросили его до дому. Подпортил он, конечно, району репутацию, да. Было девять вечера, в воздухе стоял густой запах барбекю. Телефон наверняка ломился от сообщений Стива Спенсера, недоумевавшего, что случилось. Джексон избегал мыслей о том, что еще больше испортить день невозможно, и был вознагражден зрелищем, которое внезапно изменило все к лучшему. На его крыльце сидела Ширли Моррисон с двумя бутылками холодного нива в руках.
— Я подумала, вам понадобится медсестра, — заявила она.
Позже, намного позже, когда уже занималась заря и вступил рассветный хор, уже в четверг (синий для Джулии и оранжевый для Амелии), Джексон повернулся, посмотрел на спящую Ширли и припомнил, почему не должен был с ней спать. Ах да, она клиентка. Этика. Очень мило, Джексон. Пожалеет ли он, что нарушил правила? Дело не в том, что она клиентка и на серьезные отношения он не рассчитывал. Они столкнулись, сойдя со своих орбит, вот и все. (Хотя было приятно думать, что это нечто большее.) Это было стихийно и замечательно, но он не видел для них будущего. Джексона беспокоило вовсе не это, а то, что, когда Ширли рассказывала ему свою ужасную историю, она почти все время смотрела вверх и вправо.
15
Тео
На церковном кладбище было очень жарко, пот лил с Тео градом, и он представлял, как весь жир у него внутри тает на солнце. Несмотря на то что церковь Литтл-Сент-Мэри в самом сердце Кембриджа — мимо не пройдешь, — среди могильных плит и полевых цветов Тео никогда не встречал ни единой души, ни живой, ни мертвой. Лора говорила, что часто приходила сюда заниматься, сидела на траве, разложив вокруг учебники, поэтому он поставил здесь скамейку с табличкой «Лоре, которая любила это место» и, сидя на этой скамейке, необъяснимым образом чувствовал себя ближе к дочери. Для Тео это было одно из стояний крестного пути, одно из мест, связанных с Лорой; она покоилась на городском кладбище на Ньюмаркет-роуд, но усыпальницей ей служил весь Кембридж.
На серой песчаной почве, из мертвецов, чей прах рассеяли здесь родные, зеленела ромашковая лужайка. На могиле Лоры на безликом муниципальном кладбище Тео посадил подснежники, ее любимые цветы. Тео думал про кладбищенские деревья: добрались ли их корни до Лоры, обвивают ли ее ребра, сворачиваются ли вокруг щиколоток, сжимают ли запястья.
Джексон встречался в Лондоне с Эммой. Тео мало что о ней помнил: вроде у нее был роман со взрослым мужчиной и вся история как-то плохо закончилась. Джексон сказал, что Эмма работает на Би-би- си. Тео никогда не думал о том, чем бы занималась Лора, если бы была жива. Для нее будущего не было, даже в воображении; ее жизнь имела четкие рамки: с 15 февраля 1976-го по 19 июля 1994-го. Результаты экзаменов пришли через три недели после того, как она умерла, — странный постскриптум. Тео вскрыл большой коричневый конверт, адресованный Лоре Уайр, и увидел, что она получила четыре «А» — высшие оценки. Ему не пришло в голову отказаться за нее от места в университете, и через неделю после начала осеннего семестра позвонили из администрации в Абердине: «Скажите, пожалуйста, я могу поговорить с Лорой Уайр?» — и Тео ответил: «Нет, извините, не можете» — и разрыдался.
Тео страдал от жары. Лорина скамейка стояла на самом солнцепеке у церковной стены. Он чувствовал, как пот собирается между жировыми складками на спине. Неудачный он выбрал день. У Тео была аллергия практически на все здешние растения, но он предусмотрительно вооружился солнечными очками и зиртеком и надеялся продержаться в битве с буйной флорой Литтл-Сент-Мэри подольше, однако у него уже текло из носа и глаза слезились, и он понял, что пора. Он с трудом встал на ноги. «Пока, милая», — сказал он, потому что она была повсюду. И нигде.
В «Христовых землях» рабочий на маленьком тракторе-косилке подстригал траву. Слезы заливали глаза, Тео почти ничего не видел. Платок, который он прижимал к носу, уже промок. Люди косились на него, но он брел дальше, не обращая внимания. На автовокзале на Драммонд-стрит ревели, как механические звери, автобусы, и Тео мог поклясться, что чувствует во рту привкус выхлопных газов. Кому пришло в голову построить автовокзал рядом с зеленой зоной? Хрипы у него в груди заглушали газонокосилку. Все-таки аллергия на лето — это дикость. Валери никогда не жалела его, она считала аллергию и астму проявлением слабости характера. Пока Лоре не исполнилось четырнадцать, у них в доме не было животных, но потом она так сильно захотела собаку, что он наконец сдался, и они поехали в собачий приют и вернулись домой с Маковкой. Ей было всего несколько месяцев; кто-то выбросил ее на ходу из машины. Надо быть чудовищем, чтобы так обойтись с живым существом. Лора сказала, что
