Преступления прошлого

вырастет из обуви и одежды, которую носит сейчас, будет сыпать новыми словечками (новозеландскими) и, может быть, ей разонравится Гарри Поттер. Но она все равно будет Марли. Просто изменится.

Джексон высадил Марли у дома Дэвида Ластингема. Джози окинула его бесстрастным взглядом:

— Выглядишь ужасно.

— Спасибо.

У калитки Марли догнала его, обвила руками и крепко обняла.

— Дасвиданья, папочка, — прошептала она.

Джексон вернулся к тому, что осталось от его дома. Там пахло копотью и чем-то кислым, словно от взрыва пробудились споры древних болезней. Он разворошил ногой спекшийся шлак, покрывавший пол в гостиной. Интересно, что случилось с прахом Виктора. Урны нигде не было видно. Прах к праху. Он нашел осколок сувенира, большой кусок наилучших пожеланий, на котором еще можно было разобрать буквы «ми из Скар». Он бросил его обратно на руины. Джексон уже собрался уходить, но тут кое-что привлекло его внимание. Он присел на корточки, чтобы рассмотреть получше. Из завалов торчала перепачканная золой голубая лапка, точно жертва землетрясения звала на помощь.

Джексон потянул за лапку и освободил Голубого Мышонка.

Суперинтендант Мэриан Фостер, выйдя на пенсию, переехала в Файли. Когда Джексон с Марли постучали в дверь, она распаковывала коробки с вещами на кухне. Джексон позвонил ей из машины, чтобы предупредить о своем визите, и она, судя по голосу, обрадовалась, будто уже поняла, что похоронить себя в маленьком приморском городке — не лучший способ провести заслуженный отдых.

— Может, найду комитетик-другой, которым нужна твердая рука, — смеясь сказала она, — наконец-то получу степень в Открытом университете,[129] буду ходить на вечерние занятия. — Она вздохнула. — Паршиво будет, да, инспектор?

— Не знаю, мэм, — ответил Джексон. — Уверен, что вы привыкнете.

Как он ни пытался, ему не удалось выдавить из себя ничего более ободряющего. Он вдруг увидел отражение собственного будущего.

Безошибочно угадав в Марли сладкоголика, Мэриан Фостер усадила ее перед телевизором с банкой колы и тарелкой шоколадного печенья. Для себя с Джексоном она заварила крепкий, до горечи, чай.

— Перешли на водичку? — спросила она, заметив, что Джексон поморщился. — Теперь вы в Йоркшире, друг мой.

— О да.

— Итак, — в голосе Мэриан Фостер зазвучали деловые нотки, — Оливия Ленд? Что мне вам сказать? Я была простым детективом, больше того — женщиной-детективом. Я брала показания у сестер Ленд, но сомневаюсь, что смогу сообщить вам что-то новое.

— Я так не думаю, — сказал Джексон. — Ощущения, впечатления, инстинкты, что угодно. Скажите мне, что бы вы сделали по-другому, если бы вели расследование.

— Зная все, что я знаю о мире теперь? — Она тяжко вздохнула. — Я бы плотнее занялась отцом. Заподозрила бы насилие.

— Правда? Почему?

— С Сильвией, старшей, было что-то не так. Она что-то скрывала, что-то недоговаривала. Начинаешь расспрашивать, и она сразу закрывается. Какая-то она была… Не знаю, странная.

Странная — так же о ней отозвалась Бинки Рейн.

— Отец был угрюмый тип, — продолжала Мэриан Фостер, — держал в кулаке и себя, и других. От остальных не было никакого толку, ни от матери, ни от двух других дочерей. Забыла, как их звали.

— Амелия и Джулия.

— Точно. Амелия и Джулия. Хотите мое мнение?

— Больше всего на свете.

— Я думаю, это отец. Думаю, Оливию убил Виктор Ленд.

Джексон достал из кармана решающую улику и положил на кухонный стол. На глаза Мэриан Фостер навернулись слезы, и на мгновение она потеряла дар речи.

— Голубой Мышонок, — наконец произнесла она. — После стольких лет. Где вы его нашли?

Сильвия не удивилась, увидев Голубого Мышонка, вот что странно. Словно знала, что он в конце концов объявится. Ее не интересовало, где Джексон его нашел; он сам сказал, да, но она-то не спрашивала. А ведь первым делом должна была бы спросить, как Мэриан Фостер: «Где вы его нашли?»

Джокер, узнав Джексона, завилял хвостом, Сильвия же была не столь рада снова увидеть детектива по другую сторону решетки в комнате для свиданий.

— Чего вы хотите? — спросила она, нахмурившись, и Джексону показалось, что перед ним промелькнула мирская Сильвия.

Действие обезболивающего заканчивалось. Ему хотелось снять голову с плеч и дать ей передохнуть. Как же к ней подступиться? Он сделал глубокий вдох и посмотрел в грязно-серые глаза Сильвии.

— Сестра Мария Лука, — начал он, — Сильвия.

Когда он произнес ее настоящее имя, ее глаза сузились, но она не отвела взгляда.

— Сильвия, считайте меня священником в исповедальне. Что бы вы мне ни рассказали, это останется между нами. Расскажите мне правду, я прошу вас. — (Ведь в конечном счете к этому все и сводится — к поискам правды.) — Расскажите мне правду о том, что случилось с Оливией.

Пришлось с силой приналечь на калитку. Он чувствовал себя незваным гостем. Он и был незваным гостем. На ветке яблони повис обрывок желтой полицейской ленты. Сад больше не был местом преступления. Бинки умерла естественной смертью, «от старости», как сказал Джексону патологоанатом. Джексон полагал, что так уйти из жизни сродни триумфу. Он надеялся, что Марли умрет от старости где- нибудь под яблоней, когда его самого уже давным-давно не будет на свете.

Настоящий заповедник. Под свесом крыши сновали летучие мыши, из-под ног Джексона лениво ускакала лягушка, и, несмотря на то что он освещал тропинку большим полицейским фонариком, продираясь через колючки и заросли сорняков в угол сада, он чуть не наступил на маленького ежика. Преодолевая почти непроходимые заросли ежевики, Джексон думал, как легко, в самом деле, здесь что- нибудь не заметить. Что-нибудь драгоценное. Недостаточно будет просто разгрести траву и залежи листьев. Хотя Джексон и не рассчитывал ничего найти. Не только потому, что вокруг было столько живности — в этих местах лису можно встретить в любом саду, — а просто потому, что драгоценная пропажа, как ты ни ищи, находится крайне редко.

Сильвия сказала, что надо искать в углу, за яблонями, за большим буком. Джексон не отличил бы бук от березы, он вообще не разбирался в деревьях, поэтому он пошел вдоль стены, пока та не уперлась в другую стену, и постановил, что это и есть угол.

Он копал руками — способ малоэффективный и грязный, но лопата показалась ему слишком грубым орудием. Он не копал — он вел раскопки. Очень осторожно. Земля была твердая и сухая, приходилось скрести ногтями. К тому времени, когда он обнаружил первый след, в саду повисла кромешная тьма. Лицо и руки щипало от грязи и пота. Он думал о Нив, о том, как два дня они с Фрэнсисом искали ее, обшаривая вонючие мусорные баки и свалки, каждый закоулок, каждый пустырь, пока Джексон не почувствовал себя одичавшим животным, существом, утратившим всякую связь с человеческим обществом. Он смотрел, как полиция драгой прочесывает канал, и видел, как со дна подняли тело его сестры, облепленное грязью и илом. Он помнил, что первым чувством — прежде чем пришли сложные эмоции — было облегчение оттого, что ее нашли, что она не останется потерянной навсегда.

Сильвия сказала, что Оливию просто оставили примерно на том месте, где она умерла, прикрыв ветками и травой. Полиции нужно было каждый квадратный дюйм этого сада прочесать на карачках, Джексон первым делом бы это сделал, обыскал бы ближайшие окрестности. Он вспомнил, как Бинки говорила что-то о том, как выпроводила «взашей» полицейских со своего участка. Непостижимо, какая-то