— Ах ты, дрянь, — орал Джексон, — твой дружок-кретин едет в Новую Зеландию всего на год по обмену, а ты сказала, что вы уезжаете навсегда!
Джози на другом конце провода произнесла с ленивой хрипотцой что-то неразборчивое — такой голос у нее бывал сразу после оргазма. Если бы она не была в Ардеше, а он — в больнице где-то к югу от Донкастера, он бы точно ее убил. Он сидел на лавочке в больничном дворе, по-прежнему привязанный к капельнице. Люди вокруг начали на него коситься, и он понизил голос:
— Зачем, Джози? Зачем ты соврала мне?
— Потому что ты перегнул палку, Джексон. Забудь все. Забудь меня.
Джексону нестерпимо хотелось курить. Он нащупал языком пустую лунку в десне. Зуб вместе с корнем удалил дантист скорой помощи, пока Джексон пребывал в блаженной отключке. Шерон будет очень недовольна, когда обнаружит, что ее лишили возможности в очередной раз всласть его помучить. Он поймал свое отражение в зеркальной стене и решил, что похож на ходячего раненого из военной хроники.
Он набрал еще один номер:
— Тео?
— Джексон! — Тео был почти счастлив. — Ты где?
— В больнице.
— Опять?
— Да, опять.
Джексон выписался вопреки советам врачей. Они согласились отпустить его, только когда Хауэлл пообещал, что сам отвезет друга сперва в Нортумберленд забрать Марли, а потом домой в Кембридж.
— Вот дела, — сказал Хауэлл, не без труда втиснувшись на водительское сиденье «пунто». — Джексон, ты что, в бабу превратился?
— Случаются вещи и похуже, — ответил тот. — Я сам поведу.
— Нет, не поведешь. — Хауэлл перебрал Джексоновы компакт-диски. — Все еще слушаешь это дерьмо?
— Да.
Хауэлл зашвырнул Тришу, Люсинду, Эммилу и остальных страдалиц на заднее сиденье и поставил диск Марли с Кристиной Агилерой. К тому времени, как альбом Агилеры заиграл по четвертому разу, они уже ехали по А1, приближаясь к чертовым куличкам.
— Ты не обязан этого делать, — сказал Джексон.
— Обязан, обязан, я же твой друг. Кроме того, мне не помешает культурный отпуск — город дремлющих шпилей и все такое.[126]
— По-моему, это про Оксфорд.
— Один хрен, — отмахнулся Хауэлл. — Кто пытается тебя убить?
— Парень в золотистом «лексусе».
— Не в том ли, что за нами едет, а? — Хауэлл глянул в зеркало заднего вида.
Джексон хотел было обернуться, но шея не поворачивалась. Хауэлл вслух прочитал номер машины.
— Да, он самый. — Джексон потянулся за мобильником и сказал: — Не сворачивай с магистрали, — в тот самый момент, когда Хауэлл круто завернул влево на съезд.
— А почему нет? — спросил он. — Заведем этот «лексус» куда-нибудь, где тихо-мирно, и разберемся с ним.
— Разберемся? Ты хочешь сказать, уделаем его?
— Ну, я не имел в виду ничего радикального, но если хочешь, то запросто можем, — сказал Хауэлл.
— Нет, не хочу. Я хочу, чтобы все было по закону. Я звоню в полицию. У них есть ордер на арест этого парня.
— Надо ж быть таким легавым.
— Да, знаю. Я легавый, я превратился в бабу, я подкаблучник, и у меня с собой донорская карточка. Это называется средний возраст.
«Лексус» сидел у них на хвосте. Джексон повернул зеркало и поймал в него Квинтуса. На его надменном лунообразном лице читалась готовность к драке. Джексон не мог даже придумать, чем так раздосадовал этого парня.
Послышался вой полицейских сирен. Джексон оставался на связи с диспетчером, но никак не мог объяснить ей, где они находятся. Они ехали но узкой дороге между разросшихся кустов. Хауэлл так вел машину, будто играл в «Большой угон — GTA». «Пунто» въехал в крутой поворот и оказался капот к капоту с «Мерседесом-SL500», шедшим с такой же скоростью. Джексон закрыл глаза и сгруппировался, но каким-то чудом водитель «мерседеса» подала влево и Хауэлл тоже подал влево — Джексон так себе представлял «стену смерти»,[127] — и они разминулись в дюйме друг от друга.
— Чтоб я так жил, — восхищенно протянул Хауэлл, — какая красотка, как водит, какая машина!
— Ох, — сказал Джексон. Он посмотрел на свои руки: они дрожали.
«Лексус» исчез с радаров. Хауэлл остановился и осторожно выехал задним ходом обратно за поворот. Звук сирен настойчиво приближался. «Лексус» успешно разошелся с «мерседесом», но не вписался в поворот и, особо не пострадав, врезался в кусты вдоль обочины. Он попался, как муха в паутину. Квинтус сидел внутри и беспомощно толкал дверь.
Появились две патрульные машины и за ними еще полицейские без опознавательных знаков. Они затормозили всей толпой, сделав эффектный вираж. Последним штрихом драматической погони стал полицейский вертолет в небе. Уж Джексон-то знал, какой парни ловят кайф, вырываясь из рутины ДТП и штрафов за превышение скорости.
Хауэлл с Джексоном вышли из машины и направились к «лексусу».
— А с чего он хочет тебя убить? — спросил Хауэлл.
— Понятия не имею, — ответил Джексон. — Давай спросим у него.
— Когда вернешься к маме, — сказал Джексон Марли, — не стоит хвастаться ей, что знаешь русский.
— А почему?
— Потому что… — Джексон нахмурился, думая обо всем том, чего Джози лучше не знать. — Просто не нужно, и все. Ладно, милая?
Она явно колебалась. Джексон дал ей десятку.
—
Когда Джексон позвонил Тео из больницы, тот сказал, что у него гостит Лили-Роуз, девушка с желтыми волосами. Джексон не знал, как это понимать, но это его и не касалось, и он решил просто об этом не думать. Он вообще сейчас старался не думать без лишней необходимости, потому что от этого голова болела. Он сказал Тео: «Это хорошо» — с надеждой, что так оно и есть.
Джексон сообщил Тео по телефону, что пришлет ему имя, имя человека, которого тот искал десять лет, имя, которое назвала ему Ким Строн. Конечно, был шанс, что это не то имя, не имя убийцы Лоры (презумпция невиновности? к черту!), и Джексон знал, что должен сообщить о своих подозрениях в полицию, но, в конце концов, это миссия Тео, и что делать дальше — решать ему.
Он написал имя и адрес на обороте открытки, которую купил на заправке неподалеку от Ангела Севера.[128] На открытке были изображены те самые искусственного вида розовые ромашки, которые он видел, когда выбирал цветы для могилы Нив. Похоже, это новый сорт. Он наклеил марку, и Марли побежала к почтовому ящику: она была еще в том возрасте, когда бросать письма в ящик — развлечение. Когда через год она вернется, то наверняка уже потеряет к этому интерес. Через двенадцать месяцев она уже не будет прежней Марли: у нее будет другая кожа и другие волосы, она
