муки сострадания у любого гуманиста. Однако его боевые товарищи гуманистами явно не были.
Любопытно, что громоздкое оружие не только не отбило у Миколы охоту чем-нибудь обстоятельно перекусить, но и усиливало это страстное желание. По этой причине Жабодыщенко постоянно отставал от своих товарищей и отвлекался на посторонние объекты, рассматривая их на предмет гастрономического применения.
На цветущем лугу было почти негде развернуться: цикады, кузнечики и прочая живность славного бойца еще не привлекали, зато, попав под сень деревьев, он буквально расцвел.
Вопросы, которые мучили пытливый ум Салонюка и не давали покоя образованному Перукарникову, абсолютно Николу не интересовали. Была зима – не стало зимы; был танк – и тоже исчез, ну и что? Летом в лесу гораздо больше съедобного: ягоды там, грибы, фрукты дикорастущие. Главное, отыскать их и каким-то образом определить неядовитые. С этим у него всегда возникали определенные проблемы.
Итак, впереди широко шагает озабоченный отсутствием танка Салонюк, давший крепкое партизанское слово извести врага под корень; следом, подозрительно оглядываясь и хмурясь, топает Перукарников – и нет в его распоряжении теории, которая вразумительно бы объяснила резкий переход от зимы к лету, от снега к жаре и от хутора Белохатки к незнакомой и неизученной местности. Следом пыхтит Жабодыщенко с минометом, облизываясь на каждый гриб и ягодку.
Радуется летнему отпуску и передышке в боях практичный Сидорчук: ему хорошо уже оттого, что нет ни фашистов, ни комиссаров, ни бесконечной пальбы и взрывов, ни осточертевшего снега. Вот если бы куда-то выкинуть тяжеленный «блин» от миномета – счастье было бы еще более полным.
И с ящиком мин замыкает шествие совершенно спокойный Маметов, которому достаточно знать, что где-то есть немцы (но они далеко), а вот есть товарищи (и они близко) и когда-нибудь он попадет домой, в Ташкент, где много солнца, много чая и ласковая мама.
Впрочем, эта идиллия продолжалась недолго. На тринадцатой минуте похода по лесу Жабодыщенко резко вырвался вперед и вбок. Его внимание привлек ядовито-желтый громадный гриб шляпкой в полосочку. Он утвердился возле потенциального продукта на коленях и принялся обнюхивать находку. Перукарников заволновался:
– Ты гляди его не пробуй, а то нам с Маметовым придется тебя тащить вместе с твоим дурацким минометом!
Жабодыщенко испустил тяжкий вздох, какой обычно удается только виноватым слонам:
– Та я трохи дывлюся, не бийся.
– Знаю я твое «трохи дывлюся», – укорил его Перукарников. – А кто в прошлом месяце гнилой картошки наелся? Бона добра, вона добра, только приморожена – передразнил он. – А потом Салонюк меня заставил тебя выхаживать. Так что гляди мне: чтоб ни-ни, ясно?
– Та куда ж яснише! – недовольно пробурчал Жабодыщенко.
Он демонстративно поднял голову и стал с преувеличенным интересом разглядывать дальние деревья, дабы пристыдить товарища и показать тому всю напрасность и неуместность подозрений. Да! Он, Жабодыщенко, покушать любит и не видит том ничего зазорного. Таким аппетитом могут похвастаться только люди с чистой совестью. А чистой совести не стыдятся.
Вот тут-то и приметил он нечто завлекательное на одной из зеленых веток, а потому со стайерской скоростью рванул в ту сторону, надеясь, что уж эта находка обязательно окажется съедобной.
Ошалевший Перукарников устремился следом. Он ничего не понимал, но знал наверняка, что Жабодыщенко с его знаменитым аппетитом может наворотить такого, что потом век не расхлебаешь.
Внимание Салонюка, Сидорчука и Маметова привлекли дивные звуки: писк, возня и громкое бегемотье пыхтение, аранжированное людоедским рычанием голодного Миколы.
Выскочив на небольшую полянку, они увидели, как трясется густая крона и кренится толстенький ствол, а Жабодыщенко обеими руками вцепился в огромный апельсин (или мандарин – разберешь разве?) и пытается оторвать его от ветки.
Мандарин же в свою очередь вцепился в спасительную ветку ручками и ножками и отчаянно кричит:
– Я не фрукт, я Хухичета! Пусти, пусти!
Багровый от напряжения, взмокший Микола тряс добычу и приговаривал.
– Та шо ты кажешь?
– Я никогда не обманываю, я настоящий Хухичета! И совершенно несъедобный! – жалобно голосил несчастный «фрукт».
– Та мне все одно, яка у тебе назва, мардарин, – брякнул Жабодыщенко.
Хухичета обиделся:
– Я не мандарин, не мандарин! Пусти – я предскажу тебе будущее
– Краще кажи е в тебе кисточки чи ни? – пропыхтел Микола.
Салонюк все это время взирал на разыгрывающийся спектакль с разинутым ртом и выпученными глазами. Но наконец гордая казацкая кровь вскипела и забурлила. Командир сверкнул очами и взял себя в руки.
– Жабодыщенко! Видставить, видставить! Що це за прохиндейство?! Ти партизан чи хто, не можна живу истоту в рот пхати! Не чуешь – воно росийськой мовой тоби каже, що воно не фрукт. Воно Хухичето.
Жабодыщенко, и не думая выпускать из рук оранжево-красного, отбрыкивающегося тоненькой ножкой Хухичету и продолжая тянуть его с ветки, чтобы откусить кусочек, возопил:
– Та це месный велетенський мардарин, мабуть, придурюеться, щоб никто не зъив! Хитруе, о!
Салонюк потерял терпение
