Он мстил за отца, за Сулеймана, он мстил и за шурави, которые ему помогли и которых убили душманы. Он постигал науку войны, древнюю и кровавую, самозабвенно и жадно, и учителя-шурави были довольны им, а один из них даже подарил ему шурави-значок с красным флагом. Шла война — и видит Аллах, воины со стороны тех афганцев, что были за шурави, тоже были достойные.
Алим помнил, как он пошел в банду. Для прикрытия он числился не в ХАД, а в боевой дивизии, воюющей с душманами, хотя одновременно работал и на ХАД. Как ни странно — уйти в банду было довольно просто, сложнее было оттуда вернуться. Какое-то время он служил в одной из пехотных дивизий Афганистана, дислоцированных на границе. Потом, месяца через три, после успешной операции он вскрыл машину, на которых ездили русские — маленькую, но быструю, проходимую и неприхотливую, — погрузил туда несколько цинков с патронами, оружия, сколько смог из числа трофейного, взял свой автомат, который дали ему шурави, и ночью уехал из расположения части. Он поехал через пустыню Регистан, параллельно знаменитой «американке», дороге, ведущей из Кандагара в Пакистан, одной из немногих настоящих дорог в этих краях. Он ехал, не выезжая на дорогу, но и не отдаляясь от нее, параллельно — благо он нагрузил в свою машину ровно столько груза, сколько она сможет увезти и не застрять, ни больше, ни меньше. Единственной серьезной опасностью для него были советские ночные вертолеты-охотники, промышляющие над пустыней бандитские караваны — их предупредить было нельзя, и оставалось надеяться на удачу. Удача в этот раз была на его стороне — к утру он проскочил границу между Афганистаном и Пакистаном, никак не делимитированную, въехал в городишко Чаман у самой границы и у первого же попавшегося на дороге человека спросил, где здесь можно найти моджахедов. Ему показали на вербовочный пункт, принадлежащий Исламской партии Афганистана — самой многочисленной организации душманов, лидером которой был человек по имени Гульбеддин Хекматьяр.
Там, конечно же, были рады такому пришельцу — мало того что младший офицер афганской правительственной армии, коммунист, так еще и ушел с полной машиной оружия. За каждого завербованного на джихад против шурави платили деньги, а тут можно было рассчитывать даже на премию. О переходе Алима сообщили в местных газетах.
Но нельзя сказать, что перейти и внедриться в банду так просто. Перед тем как его допустили до операций, прошел год. Все это время его контролировали, гласно и негласно, по десять раз допрашивали об одном и том же, потом сверяли свежие показания с тем, что было сказано ранее, выискивали малейшие расхождения и опять допрашивали. Алим не сомневался, что агентура моджахедов проверяет его жизненный путь в Афганистане. Терять ему было особо нечего, да и скрывать тоже — он шел не под легендой, а под настоящим именем, только с чуть скорректированной биографией. Вместо спецшколы ХАД он сказал, что учился в школе младших политработников. Потом — направили в воюющую бригаду, ему сделалось страшно, он понял, что не должен воевать против единоверцев, и сбежал. Тот, кто должен был проверять его биографию, здесь должен был наткнуться на ложь — существовал рапорт командира батальона, где служил молодой политрук, где он предлагает отстранить его от занимаемой должности и отдать под суд за мародерство и издевательство над местным населением. Получалось, что Алим сбежал к моджахедам, опасаясь суда за мародерство и издевательства, а не по идейным соображениям. Но это моджахедам ИПА было даже ближе и роднее — ведь многие из них тоже мародерствовали и как могли издевались над местным населением, над простыми афганскими крестьянами, как бы их ни призывали воздерживаться от этого в лагерях подготовки.
Последняя проверка была стандартной для моджахедов: привели пленного и заставили Алима выстрелить ему в голову, засняв все на камеру. Алим был вынужден сделать это, потому что ничего другого не оставалось.
Алим долго был у моджахедов и успел сделать немало. В одну ночь в Кохате, рядом с центром подготовки кто-то убил и ограбил двоих боевиков из Исламской партии Афганистана Юнуса Халеса. Когда- то и Халес, и Хекматьяр принадлежали к одной и той же партии, единой Исламской партии Афганистана — но с тех пор их дорожки разошлись, и друг на друга они посматривали более чем косо. Убийство — а убийца обронил на месте кое-что, что заставляло предполагать, что это сделали моджахеды Хекматьяра, — стало той искрой, которая попала на бочку с порохом. Озверевшие и снедаемые чувством мести моджахеды Халеса бросились к лагерю людей Хекматьяра, откуда их встретил плотный автоматный огонь. Потом в дело пошли ДШК, минометы и гранатометы — душманы увлеченно убивали друг друга тем, что они должны были применять против оккупировавших Афганистан шурави. Бой, в котором погибли несколько десятков человек, и сам Алим в котором был ранен, удалось прекратить только моторизованным частям регулярной пакистанской армии. Бой проходил в кишлачной зоне, погибшие были и среди пакистанских граждан, в кишлаках. После боя Халес предъявил претензии Хекматьяру, а Хекматьяр — Халесу, а им обоим — государство Пакистан. Отношения между двумя группировками моджахедов, а также между моджахедами и страной, их приютившей, заметно обострились, уже после этого было еще несколько стычек.
Потом произошло еще несколько несчастий, уже в самом Афганистане. Командир крупной банды, незадолго до смерти встретившийся с отрядом, где был Алим, отправился к Аллаху — погиб от взрыва мощного фугасного заряда. Еще один чем-то отравился насмерть. Крупный схрон с оружием и взрывчатыми веществами при попытке его открыть подорвался, унеся на тот свет одиннадцать воинов Аллаха и переранив многих…
Такая шла война. Без линии фронта. Эту войну начали не они, ее начали те, кто ушел за границу. Это они начали такую войну — а теперь им воздавалось.
Полной мерой.
Подполковник израильских ВВС Иеремия Эгец жил в собственном доме в районе городка Реховот, дом этот стоял отдельно от других, и небольшой кусок земли тоже принадлежал ему. Дом этот был слишком велик для него одного и его жены, он был предназначен для большой и дружной семьи — но большой и дружной семьи у подполковника не было. Все трое им выращенных детей пошли своим путем, и ни один из них не выбрал военную карьеру. Старший сын жил в Германии, младший мотался между Токио, Силиконовой долиной Калифорнии и Москвой, занимаясь какими-то проектами в области программного обеспечения. Дочь вышла замуж и жила аж в Латинской Америке. Разлетелись птенцы этого гнезда, по всему свету разлетелись. И теперь подполковник жил здесь со своей женой, с которой они были в браке больше двадцати лет…
Когда автомобиль подполковника — он не считал нужным тратиться и купил подержанный белый «Фиат», часто ломающийся, — затормозил у дома, Рут выскочила на порог. Подполковник с сожалением и огорчением понял, что они ехали мимо цветочной лавки и он даже не додумался купить ей цветы. Вот придурок…
— Ты не думаешь, что ты уже стар для таких похождений? — с порога воинственно заявила жена.
— Извини… — подполковник клюнул ее в щеку, прошел в дом. Почему-то именно сейчас на него навалилась такая усталость, что аж в глазах потемнело. Опершись на перила лестницы, ведущей на второй этаж, он с трудом скинул ботинки:
— Это Миша… Сослуживец мой, мы с ним вместе работаем…
— Работнички… Проходите. Вот здесь, пожалуйста, раздевайтесь, вот тапочки, но у нас чисто, можно без тапочек… Сейчас…
Подполковник пересилил себя.
— Пойдем туда… Пока посидим.
Он знал, что что бы ни случилось — через пятнадцать минут на столе будет какой-никакой, но нормальный, человеческий ужин. Как-то раз он заявился домой совершенно нежданно, его подобрали после катапультирования танкисты, вытащив прямо из-под носа сирийцев и русских. Самолета для него пока не было, и капитану Эгецу дали небольшой отпуск — в разгар боевых действий. Когда он, полумертвый от усталости, заявился домой — пирог и рыба-фиш ждали его на столе, горячие. Оказывается, Рут дважды в день звонила на базу, чтобы узнать новости.
Подполковник с трудом опустился в кресло, плетеное, легкое…
