лейтенантом, но застал те времена, когда еще не пролегали по единой и сильной стране опоясанные проволокой границы, когда еще не смотрели друг на друга жерла танковых пушек, на электроспуске которых держали пальцы люди, говорящие на одном языке. Когда понятие «оккупационная администрация» относилось к сорок третьему году, но никак не к настоящему времени. Когда в Театре оперы и балета давали Мусоргского, а не соло на пулемете «Утес». Наконец, когда по Приморскому бульвару Одессы прогуливались люди, а не ездили патрули сил стабилизации, стараясь не попасть колесами в воронку от снаряда.
Говорят, весь город еще не разминировали, подрываются. А может… и новые кто ставит.
Старший вышел из машины, не закрывая дверь, опершись на нее, достал из пачки сигарету, размял пальцами, но курить не стал, так и мял ее пальцами, будто надеясь, что никотин через кожу проникнет в кровь. Он не курил уже давно… с тех пор как в Джибути командовавший их учебной ротой сержант-шеф Иностранного Легиона за найденную в казарме початую пачку сигарет заставил всю роту целый час передвигаться на корточках и громко квакать при этом, а сам он сидел на стуле в легкой летней форме, в шортах, пил пиво и смотрел на них, квакающих и ползающих по плацу, обливающихся потом. Когда нашли, он выстроил учебную роту на плацу, медленно обошел ее и спросил — кто? Никто не ответил — и наказание получили все. Потом он, уже будучи полноправным бойцом спецотряда боевых пловцов Легиона, узнал, что если бы кто-то ответил, то тут же вылетел бы из отряда, а рота получила бы удвоенное наказание.
В спецназе не любят говорливых. А пачка была его.
Человек с документами на имя Хьюго Пфальца неспешно и несуетно смотрел по сторонам, разминая в пальцах сигарету, а глаза его подмечали все, давали этому название, раскладывали по полочкам, оценивали с точки зрения возможной опасности. Вот дом… на четвертом этаже одна из квартир выгорела дотла, окон нет — выбило взрывом… может быть, там снайпер? Нет, вряд ли, бросается в глаза. Он бы сам никогда там не сел. Вон дальше, здание бывшей мореходки, там теперь ЮНИСЕФ сидит и комиссия по реинтеграции от ЕЭС — большие белые внедорожники, грузовики, все здание накрыто сверху донизу чем-то напоминающим огромную рыбацкую сеть — это от гранат. Вход там сделан плохо… около него дежурят двое михаев[37], но при любой серьезной заварушке они смертники, пусть и с автоматами, и в бронированных будках, напоминающих старые, гаишные — только со стеклами в два пальца толщиной. А дальше… улица идет к морю, видно хорошо, если присмотреться, то можно увидеть и чек-пойнт миротворцев — шлагбаум, бетонные блоки, противогранатные решетки. Раструб КПВТ на румынском бронетранспортере, уставившийся на мрачный, больной, враждебный ему город. Улицы Одессы шли к морю… и в одну прекрасную ночь лихие хлопчики нагрузили «КамАЗ» бочками с солярой и азотными удобрениями и, не включая двигатель, направили своим ходом, под горочку в сторону блокпоста миротворцев. В городе после этого были повальные обыски, зверствовала Сигуранца[38], немало народа пропало без вести. Люди говорили, что неугодных сажают в вертолет и, отлетев подальше от берега, бросают в воду, предварительно сковав наручниками руки и ноги и привязав какой-нибудь груз. А как вы думали, господа хорошие?! Думали, что Европа — это только чистенькие улицы и зарплата в евро? А как бы не так! Вот еще какая Европа бывает.
Бывает, кстати, и похуже. В Днепропетровске порядок охраняла частная военная компания — хлопаки из УЧК[39], которые решили подзаработать немного евриков честным трудом, а не наркоторговлей. С ними пришлось срочно расторгать контракт — после того как независимому французскому журналисту удалось снять сюжет, как людей, признанных «лицами, представляющими угрозу безопасности», сажают на кол.
Осмотревшись, водитель-корреспондент вернулся обратно в машину, чтобы не маячить и не привлекать внимания. Его напарник работал — один конец провода он воткнул в разъем на лицевой панели магнитолы, второй — в ноутбук Toshiba, не слишком мощный, но приспособленный для тяжелых условий работы. В качестве спутниковой антенны выступал багажник на крыше «Нивы». То, что там лежали вещи, работать антенной ему никак не мешало.
— Что? — коротко спросил водитель.
— Ближайший беспилотник в пятнадцати километрах отсюда, — ответил молодой, просматривая подаваемую из космоса картинку, которую самым что ни на есть пиратским образом перехватывали с американского военного спутника, потому что свои картинку подобной четкости и детальности не давали, — идет в режиме ожидания, маршрут обычный, патрулирование.
— Патрули?
— Ближайшие с бронетехникой — на Базарной и на Греческой.
— Пешие?
— Не ловит.
— Это плохо, что не ловит…
Старший так и остался за рулем бормочущей на холостых «Нивы», а вот младший отцепил ноутбук, хлопнул крышкой. Потом вылез из машины, начал что-то щелкать, оправдывая надпись «Пресса» на пузе.
— Далеко не отходи! — крикнул старший. — Чего нашел?
— Да вот там… Ты знаешь, что вон там Свято-Михайловский Архангельский женский монастырь был?
— Постыдился бы!
— А я что? Я ничего… — невинно заморгал глазами младший.
Старший глянул на часы — нужный им человек задерживался, и это было плохо. Придется действовать по второму плану.
Старший вышел из машины, предварительно щелкнув крошечным переключателем под приборной панелью, открыл капот. Машина типа сломалась.
Конечно же, их заметили — не могли не заметить. Второй год оккупации кое-чему научил миротворческий контингент — и теперь по скорости реакции на оставленный в неположенном месте предмет, на припаркованную машину михаи не уступали израильтянам, у которых подобная беда больше шестидесяти лет уже длится. Вот только эффективность антитеррористических мероприятий оставляла зачастую желать лучшего — вместо фанатиков-исламистов, привычных по Афганистану и прочим неспокойным местам, здесь им зачастую противостояли асы, прошедшие еще советскую школу подготовки и готовившиеся в час «Ч» парализовать своими диверсиями весь европейский континент. А в поединке хорошо подготовленного любителя и профессионала победу за редким исключением одерживает профессионал.
— Тебе надо было в Легионе служить, — негромко крикнул старший, не вылезая из-под капота.
— Это почему?
— А у нас там так: как на боевые сходишь, так тебя в центр психологической реабилитации. А там девочки… причем званием выше тебя. И ты их… по три раза в день, пока все глупости из головы не выкинешь[40].
— Да ты что, шеф. Правда, что ли?
— Не сойти с этого места.
— Во дела… Я б тогда каждый день на боевые ходил… — молодой реально заинтересовался сказанным.
— Ты уж точно… Доброволец, б…
Молодой сделал еще несколько снимков.
— А то… Вот чего мне никогда не нравилось — так это то, что в этой стране никогда как следует не заботились о солдате!
Старший аж молчал несколько секунд, не зная, что сказать, потом громко, оглушительно расхохотался.
— Ну вы наглецы… В мои времена таких наглецов не было.
— На том стоим…
Стоящая с поднятым капотом машина не могла не заинтересовать силы стабилизации, тем более что дальше по улице — здание, где сидит комиссия по реинтеграции, лакомый кусок для террористов. Старый, окрашенный в желтый пустынный цвет «Хаммер» вынырнул со стороны парка Шевченко, осторожно
