войне.
— Он постиг знания предков?
— Вряд ли.
— Он укротил свое могущество?
— Весьма своеобразно. Оно полностью покорно ему, но не служит.
— Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты всегда и всех понимала, Эдна.
— И тогда становится ясным, отчего я не вижу даже ближайшего будущего. Его просто нет.
— Такое бывало когда-то?
— Если верить Книгам Каваны. Но кто их читал? Для кого их пустые страницы вспыхнули рунами, прорицающими наиболее вероятное будущее? Да нет — кто просто их видел в последний раз?
— Думаю, наш с тобой правнук, — негромко сказала Яростная.
Эдна Фаберграсс запрокинула голову, распахнула огромную пасть, полную сверкающих ядовитых зубов, в которую в считаные мгновения растянулся ее маленький хорошенький ротик, и вылила в нее кувшин огненного зелья.
— Полагаешь, у него есть Книга Каваны? Это не очередная выдумка Князя Тьмы?
— Так мне показалось, но уточнять я не стала.
— Безумие, — прошептала герцогиня.
— Это еще не все. Скажи, когда ты жила в Кассарии, тебе не попадалась на глаза старая картина — темная растрескавшаяся доска, лица почти не видно, одни только глаза, — покрытая письменами?
— «Когда Спящий проснется»?
— Да, да, она.
— Конечно, попадалась, как ты можешь догадаться по моему ответу. Ты же знаешь — это прижизненный портрет прародителя кассарийских некромантов, одного из варваров Гахагунов.
— А на каком языке написан стих?
— Ты тоже обратила внимание на эти руны?
— На них сложно не обратить внимания. Просто я не хотела искать разгадку здесь, внизу, чтобы…
— Чтобы не привлекать внимания Князя к Кассарии?
Моубрай изогнула тонкую бровь:
— А разве ты поступила иначе, великая Эдна?
Герцогиня Фаберграсс искренне рассмеялась:
— Не гневайся на меня, Яростная. Да, я поступила так же, как и ты. Я тоже любила своего мужа.
Тут она замолкла на миг, будто пробуя слово «любила» на вкус. Видимо, вкус его ей не понравился, и она поправила себя:
— Я тоже люблю своего безумного супруга-кассарийца.
— Да и потом, разве нас интересовало, откуда они явились? — призналась Моубрай. — Я искренне полагала, что Барбелла слабее и беззащитнее меня. Просто это уже не было важно. Не так ли?
— Так, — склонила великолепную голову Фаберграсс.
— Варвары, спустившиеся с белых вершин Гилленхорма, — это звучало так забавно и поэтично, что я даже не подумала, а что они там делали, на этих белоснежных вершинах.
Эдна Фаберграсс фыркнула. Никто в Преисподней не стал бы интересоваться происхождением смертных, пусть даже таких талантливых и могущественных, как кассарийские некроманты. Преисподнюю влекла Кассария, не менее, но и не более того.
— Я только потом, после… после того, как Барбелла покинул меня навсегда, стала думать, вспоминать… — Моубрай сделала паузу. Демоны не плачут, им неведомы людские слабости, но что-то все же мешало ей спокойно говорить. — Я не делала это намеренно, просто приходили на ум всякие мелочи. Не то чтобы я хотела этого… скорее, напротив…
— Я понимаю, — сухим голосом, шелестящим, как песок, гонимый ветром в жаркой бангасойской пустыне, прошептала повелительница Снов, — не объясняй, Яростная, я все понимаю. Ты и желала бы забыть, но память подсовывает тебе сладкие воспоминания. Каждый уголок того места, где ты была счастлива, каждую деталь, каждый миг каждого короткого дня той, стремительно промелькнувшей жизни.
И Эдна Фаберграсс внезапно взвыла. От этого истошного крика на земле, несомненно, начался бы ураган. Листва облетела бы с деревьев, птицы сорвались бы с мест и взмыли в потемневшее внезапно небо, а люди ужаснулись. Но Преисподняя и не такое видела. Недра земли привыкли надежно защищать Ниакрох от горя, гнева, ярости и отчаяния могущественных демонов. Багровое небо только содрогнулось на миг, и тут же все стихло.
— Прости, — сказала демонесса, устало закрывая алые глаза. — Я все никак не могу привыкнуть к тому, что испытываю боль.
— Нам больно, — согласилась Яростная, — но и сладко.
— Продолжай.
— И вот однажды в памяти моей всплыла эта растрескавшаяся, почерневшая от времени картина, на которой не было видно лица и по которой бежали такие же темные, неразборчивые, выцветшие письмена.
Герцогиня говорила протяжно, нараспев, будто прорицала, хотя маркиза Сартейн знала, что это не так.
— Откуда ты знаешь? — севшим голосом спросила Яростная.
— Вахан как-то прочитал мне это стихотворение. И сказал…
— А Барбелла мне ничего не сказал, — выдохнула Моубрай, даже не дослушав подругу.
— Но ты спрашивала его?
— Нет.
