говорила, кроссворды придумали не для того, чтобы их по-настоящему решать.
Ванда встала. К черту проклятие. И махнула на это рукой.
Чуть позже она уже шла через Кампиелло Барбаро, направляясь к Академии, и еще через несколько минут села в переполненный вапаретто, который следовал на другой берег к Сан Стае. Она чувствовала себя, словно это был ее первый день в новой школе. Ее сжигало любопытство по поводу того, что принесет ей новая работа. Тот, кто хотел посетить Восточный музей, должен был зарегистрироваться у привратника Ка Пезаро.
– Chiuso per restauro30, – сказал он, прежде чем Ванда успела что-либо вымолвить.
– У меня назначена встреча с доктором Морозини.
– Ах вот что, – кивнул привратник и смиренно вздохнул, взяв лежащее рядом переговорное устройство.
– О-хой! Просыпайся, Марио, к тебе гости.
Его «о-хой» прозвучало будто он был гондольером, оповещавшим своим криком приближение к перекрестку.
«Должно быть, в этом музее не так уж много посетителей», – подумала Ванда. Ожидая, когда ее примут, она прохаживалась по залу, чтобы согреть ноги. Наконец за колоннами что-то зашуршало, и в коридор вышла женщина, укутанная, как в кокон, в шерсть неоново-желтого цвета. Свои обязанности она выполняла с явным неудовольствием: нехотя подошла к лифту, со вздохом нажала кнопку вызова и, пока он спускался, рассматривала носы своих туфель. Кивком головы она пригласила Ванду войти в кабину и нажала кнопку четвертого этажа. Молча, уставившись в потолок, они поднялись наверх.
В окошке кассы сидел человечек в пуховике. На его голове была шерстяная шапочка, а нос на его лице казался вообще посторонним, будто он подобрал его по дороге на работу и надел, чтобы примерить, – греческий профиль на лице дворника. Руки он прятал в перчатки со срезанными кончиками пальцев. Из приемника, который был не больше пачки сигарет, слышалась трансляция футбольного матча.
– Добрый день! – сказала Ванда.
Человечек отреагировал, правда, не торопясь. Он медленно сложил «Gazzetta dello Sport» и оборвал кончик нитки с пальца своей перчатки. Затем подтянулся к овальному окошку в большом пластиковом окне, через которое он общался с посетителями.
– Что нужно? – величественно спросил он.
– Извините, у меня назначена встреча с доктором Морозини. Меня зовут Ванда Виарелли.
– О, – человечек приглушил радио, – синьорина, еще раз ваше имя? Момент, я отмечу вас. Подождите, пожалуйста.
Он закрыл окно и зашагал прочь. Здесь наверху было так холодно, что от дыхания шел пар. Через несколько минут человечек вернулся с озабоченным видом.
– Мне жаль, но доктор Морозини уехал на переговоры с руководством.
Ванда сглотнула.
– И долго его не будет?
– Синьорина! – В голосе человечка звучал упрек. – Синьорина, я не знаю планов господина доктора. Если вы наберетесь терпения, то можете подождать здесь или осмотрите музей, чтобы не терять времени. Возьмете билет?
Пачка билетов была непочатой. Ванда кивнула. Ради твоего великолепного носа, так и быть. Пять тысяч лир за вход. С церемонностью первосвященника человечек оторвал билет от пачки и нежно проштемпелевал его. Затем он снова приник ухом к своему радио. Поднимаясь по ступеням, она слышала, что был забит ничейный гол в матче между сборной Милана и туринским «Ювентусом».
Первый зал. Оружейная палата. Роскошное оружие. Ванда встала спиной к окну, пытаясь проникнуться духом Восточного музея. Ровные, плоские, геометрические пространства и прорезные орнаментальные полы и стены своеобразных террас. Если отвлечься от видов Венеции за окном, можно почувствовать себя в узбекском музее. Двадцать три самурая и нечитабельная картонная табличка. Такое в Неаполе не встретишь. В эти стеклянные стенды никто не заглядывал в течение десятилетий.
Второй зал. Длинные японские мечи, мечи храмовников, боевые клинки. Неудивительно, почему этот музей пустовал. Люди поедут в Венецию смотреть не на рыбные шкуры, кимоно, японскую лаковую живопись, а ради мужчины с вывернутой ступней с картины Джорджоне «Гроза». Те, кого интересует искусство, изучают его по программе в Академии: Тициан, Тинторетто, Карпаччо. И получают достаточную информацию, чтобы уметь рассказать в кругу близких о драпировках в алтаре Лоренцо Венецианского.
Пятый зал. Нецке и резьба по слоновой кости. Здесь Ванда увидела фотографию основателя музея. Под нею было написано: «Его королевское высочество Энрико Карло Луиджи Джорджио Абрамо Паоло Мария ди Борбон, граф Барда». Пенсне, окладистая борода и гладкий, как колено, череп. Он был похож на секретаря парламента. И одет был, как Марко Поло времен fin de siecle31. Японский фотограф убрал пенсне, затушевал его неприличного вида лысину и наложил румяна. Подвыпивший граф в японском кимоно взирал на Ванду сверху вниз. Рядом – карта с маршрутом главного пути благородных закупщиков: Триест, Александрия, Суэцкий канал, Красное море, Индийский океан, Суматра, Ява, Малайзия, Бирма, Вьетнам, Камбоджа, Китай, Япония. Закупка, упаковка, отправка, закупка, упаковка, отправка. Шлемы с крылатыми драконами и львиными головами. Фригийские колпаки32. Граф с женой – среди торговой суеты. Двадцать восемь месяцев voyage de plaisir33 и тридцать тысяч сувениров. Их список, составленный в алфавитном порядке: аптечные пузырьки, козьи шкуры, куртки воинов, наконечники для стрел, рыболовные снасти, сахарницы, упряжь для лошади, футляры для книг, обезьяний череп, чашечки для саке и шкатулки.
Ванда ощутила прилив сочувствия. Бедный граф Барди. Если бы он знал, передавая свою коллекцию в дар городу, что она никому не будет нужна, кроме одного музея, в котором не будет посетителей. Законсервированная консервативность – здесь нет живого тепла, здесь не дышат, здесь даже не кашляют. И так холодно, что она уже не чувствовала закоченевших пальцев ног.
Ванда вошла в седьмой зал китайских портретов какемоно34, когда по резному полу зашуршали мягкие подошвы.
– Синьорина Виарелли! Тысячу раз прошу прощения. Это ужасно, – сказал Морозини. – Я сам ненавижу опаздывать. Но по переулкам не проедешь.
Потеряв дар речи от изумления, Ванда узнала в директоре музея своего попутчика из поезда: те же впалые щеки, тестообразная физиономия, нос баклажаном, в котором сосредоточился весь цвет его лица. То же флегматичное «р», не раскатанное, а нежно раздавленное в гортани, как виноградинка. В пылу монолога он вряд ли узнал ее.
– Подумать только, сейчас всего лишь февраль! Февраль! Время, когда в Венеции не хватает мусорщиков! Ее бы вычистить как следует! Этот карнавал – изобретение дьявола! Кроме того, туристы представления не имеют, что значит разумно бродить по Венеции. Венецианца можно легко узнать по походке. Он идет быстро, но не несется, а перед каждым мостом замедляет шаг. В том, как он переходит мост, есть своя философия: для него мост – не препятствие, а связь. Турист, или точнее сказать, не венецианец никогда не идет по прямой. Он лавирует по проулкам, как парусник, то влево, то вправо, куда ветер подует или куда красивая витрина поманит. Они задерживают движение, за что венецианцы их ненавидят. Стоит им набрести на мост, они видят в нем препятствие – грудь колесом и пошли на приступ. А посередине моста им приходит в голову остановиться, всем сразу – гид, вся группа, желающая фотографироваться, да еще собаки, которые на мостах занимаются своими делами; там для них свой микроклимат, всегда продувает ветер. Людей я понять не могу. Неужели так трудно хоть чуточку вести себя иначе!
– Я тоже так считаю, – сказала Ванда, надеясь тем самым прервать его нескончаемый монолог, чтобы представиться и напомнить об их первой встрече.
Но он уже говорил о проблемах с заместителем. Предыдущий – специалист по древности и искусству, доктор Риккиарди, сицилиец, покинул Венецию, и уже якобы нашелся его преемник.
– Наконец-то кто-то с севера, слава Богу! Может быть, теперь мне удастся спокойно пожить перед пенсией.
