Фрепе едет позади, спокойный, сигара висит на нижней губе, он чистит ногти кончиком ножа, и никто не подумал бы, что еще совсем недавно, после смерти Нарсисо Баррагана, противостояние двух Монсальве едва не перешло в открытую драку. Но затем его острота пошла на убыль благодаря соглашению, принятому всеми братьями, согласно которому Мани ведет городские, легальные дела, а Фрепе сельские, незаконные.
Практически произошло разделение надвое ранее единого руководства. Но Мани едва ли не с удовольствием согласился на потерю власти в обмен на возможность сбросить груз проблем и свободно исполнять свой план легализации. Теперь оба брата занимаются каждый своими делами, не наступая друг другу на пятки, и время от времени – вот как сейчас – Мани выезжает в имения с поверхностной инспекцией, пользуясь этими визитами ради того, чтобы среди пастбищ дать отдых своей душе, терзаемой разлукой с женой.
Сгущается ясная и прохладная ночь и ехать до большого помещичьего дома остается уже недалеко, когда резким эхом доносится с горы хохот. Мани, точно ударенный током, подскакивает в седле.
– Лысухи, должно быть, – замечает Фрепе.
Мани прислушивается: это не лысухи. Это смеется мужчина, скрипуче, точно ворон каркает. Мани вонзает шпоры в коня и скачет галопом в направлении звука. Фрепе следует за ним. Они снова забираются в заросли и едут вверх по горной тропе, в темноту, пока их не останавливает окрик – он раздается слева, совсем рядом:
– Стой, кто идет?
– Собака лает, пока суд не грянет! – отвечает Фрепе паролем.
Мани слышит, как невидимый человек консультируется с кем-то по рации и затем кричит им:
– Проезжайте.
Тропа лезет круто вверх и кони поднимаются, оступаясь и спотыкаясь, до самого ярумового[55] леса – под луной деревья серебристы и величественны. Посреди леса притаилось ранчо, слабо освещенное керосиновой лампой. Голос другого невидимки вопрошает из чащи:
– Кто идет? – и Фрепе вновь повторяет пароль:
– Собака лает, пока суд не грянет, – и вновь слышится коротковолновое шушуканье, после которого их пропускают.
Ранчо большое, без стен, и напоминает солдатскую казарму, однако без ее чистоты и порядка – помещение пропитано тяжелыми испарениями грязных, одичавших вдали от женского общества мужчин. С одной стороны от него вырублен и расчищен участок леса, превращенный в стрельбище. Внутри видны гамаки, подвешенные к потолку, оружие, сапоги, военное обмундирование. У входа Мани видит грубо намалеванный на перегородке череп в красном берете, в одну его глазницу вползает змея, выползая из другой, а ниже печатными буквами сделана надпись: «Мертвый враг – вот это счастье».
В ранчо никого. Мани входит внутрь. Он считает гамаки: двадцать три. Его поражает разнообразие и количество оружия, которое он замечает при беглом осмотре: автоматы «Мадсен», карабины «М-1», револьверы «Магнум 357», боевые клинки, бинокли, телескоп, современный арбалет с оптическим прицелом[56] и токарный станок с ручным приводом, позволяющий нанесением бороздок на поверхность пуль превращать их в «дум-дум».
На столе остатки еды, пустые бутылки из-под алкоголя, карты местности, фонарь и несколько брошюр на английском языке: «Техника ведения боя», «Справочник по самовыживанию», «Вооружение партизан».
Мани поднимает фонарь, направляя свет сквозь помещение на высокую каменную ограду, защищающую ранчо с тыла – на ней бородатые мастера граффити изобразили и другие черепа, с кинжалами в зубах, а также и другие лозунги: «Сапоги почистишь – руки выпачкаешь». «Поезжай в дальние страны, познакомься с интересными людьми… и замочи их». Мани гасит фонарь.
– Что все это значит? – спрашивает он Фрепе, хотя и сам уже без труда догадался. – Лагерь Фернели?
Фрепе не отвечает, только пускает дым изо рта и ноздрей. Мани приступает снова:
– Ты держишь здесь этого человека, чтобы он обучал наемных убийц?
– Да никаких не убийц. Это группа самообороны, обученная для охраны поместий от нападений правительственных войск, и от партизан, и от угонщиков скота, и от воров… Да мало ли опасностей…
Мани знает, что он лжет, но помалкивает. Фрепе знает, что Мани знает, что он лжет, и берет на заметку молчание брата.
– Должно быть, Мани было на руку разделение обязанностей. То есть, я говорю, ему казалось недурно заниматься законными делами и торговлей, пока под сурдинку Фрепе, Фернели и их головорезы брали на себя все остальное.
– Но свара между Мани и Фрепе не была пустой выдумкой. Они сцепились не на шутку из-за контроля над семьей. У каждого был свой гонор и свое понятие о том, как делать дела. В те несколько недель после убийства Нарсисо в окружении Монсальве даже побаивались, как бы братья в итоге друг друга не прикончили. А потом уж все затухло.
– Может, потому что Мани понял, что упорство до добра не доведет. Факт, что при виде тайного лагеря Фернели он и слова не сказал.
– Не мог потому что… или не хотел. Кто его знает. Про этих людей никто ничего не знал наверняка.
Раздается гомон и каркающий хохот, точно приближается стая крепких воронов; все яснее слышатся выкрики, топот и пальба в воздух. Мани выглядывает наружу и видит, как они приближаются. С горы спускается банда пугал, в камуфляже, с разрисованными черным и зеленым лицами – помесь солдат, бандитов и бездельников: толкаясь и гогоча, они забавы ради притворно целятся друг другу в ноги.
Позади остальных, молчаливый, изнуренный, с пепельными белобрысыми волосами, примятыми беретом, красным, как его воспаленные глаза, спускается, волоча ноги, Хольман Фернели. Мани узнает его и спешит удалиться. Ему не о чем с ним говорить. Он садится верхом и трогается в противоположную сторону. Но едва он начинает спускаться по откосу, до него доносится гнусавый голос Фернели, его вызывающий оклик:
– Прощайте, хозяин!
– Мани и Фрепе были как два лица одного человека. Фрепе – черное лицо, а Мани – белое.
– Так и есть. Они уживались не лучше, чем вода с маслом, они боялись один другого, но зависели друг от друга, как сиамские близнецы. Как бы Мани ни старался находиться на солнце, тень его при нем оставалась.
– Фрепе. Фрепе был его дурной тенью.
Легкий и золотистый, словно омытый горним светом, Арканхель Барраган покоится на своем измятом ложе. Несколько раньше, утром, Немая, как всегда босая и наглухо укрытая своим траурным одеянием, приходила, чтобы подать ему завтрак и произвести процедуры для больной руки. Хотя уже прошло несколько месяцев и юноша поправился, ритуал повторяется без изменений день за днем, и она посвящает почти засохшему шраму столько же времени и заботы, сколько отдавала свежей ране.
День близится к середине, но Арканхель не хочет вставать, ослабев от ночных бдений в обществе Нандо и от жестокой внутренней борьбы, которую он ведет каждой утро с кощунственной любовью к своей тетке, Немой.
Его истощает столь сильная, столь преступная страсть к запретной женщине. Его нежная душа и тело подростка не в силах снести груз столь восхитительного и ужасного греха. В последнее время он много молится, дабы вымолить прощение. Он читает «Отче наш» и «Верую», раз за разом, но его молитвы всегда прерывает ее появление. Он крестится и благословляет ее соленый запах, и круп кобылицы, и возвышенности ее больших грудей, и звон ее тайных оков, и розовый цвет ее немого языка. Он умоляет всех святых, чтобы тетка взглянула на него, чтобы она приблизилась к нему, чтобы она приняла его. Господи, сделай так, чтобы она исполнила мои желания, желания не ребенка, но мужчины, чтобы она смилостивилась над моей душой, душой не мужчины, но ребенка. Чтобы я смог отомкнуть ее железный пояс, и войти в ее пещеру, и скрыться там навеки, аминь. И чтобы Господь простил меня, ибо не ведаю, что творю, и не покарал за столь низкое преступление, за столь великую радость.
