– Я пришел тебя проинформировать, но нам не давали пройти. Ты ведь такой элегантный, знать не желаешь о бойне, но уж такова жизнь, брат, она просто грязная шлюха.
– Кто убил Фернели? – спрашивает Мани, словно не знает.
– Нандо Барраган, и нынче он празднует победу, раздувшись от гордости, как индюк, и пьяный, как бочка.
Пока братья разговаривают, шестеро с размалеванными лицами захватывают пространство. Шумные, ражие, глумливые, они затевают грубое веселье – Алина взирает на них с ужасом, шлепая по воде руками, чтобы удержаться на поверхности, потому что ее ноги не достают до дна. Один пожирает фрукты с подноса и плюет огрызки в воду, отрыгивая и похохатывая. Другой пьет спиртное и говорит сальности, ухватив себя рукой за яйца; третий включает на полную мощность «Разбитый бокал» Алей Акосты[67] на проигрывателе в баре; четвертый развлекается, кромсая ножом парусину тента. Двое остальных, галдя и кривляясь, взбираются на трамплин, и бросаются в воду в одежде и башмаках.
Видя, что мерзавцы к ней приближаются, Алина теряет голову, плывет к бортику, словно удирая от чумы, и кричит мужу:
– Мани, помоги мне выйти! Мани, дай мне полотенце, пожалуйста! – но он ее не слышит. Она кричит еще более истерично, пытаясь перекричать Алей Акосту, с пластинки предлагающего поднять разбитый бокал за изменщицу. Фрепе показывает на Алину пальцем:
– Принеси ей полотенце, – говорит он Мани, – королева не желает, чтобы ее видели с брюхом.
Мани помогает ей выйти из воды, укутывает ее полотенцем и просит подождать его в доме.
– Нет, пусть она остается, – говорит Фрепе, – лучше ей остаться, поговорим, очень даже мило…
– Говорить мы не будем, пока ты не велишь своим людям уйти, – отвечает Мани с демонстративным спокойствием.
– Да зачем, им тут так весело. Они беспокоят королеву?
– Пусть они выйдут, Фрепе, – Мани пускает в ход остатки своего авторитета, – и прежде всего пусть замолчат, от шума у меня голова раскалывается.
Фрепе смотрит на него вызывающе – физиономия в черных разводах напоминает морду старой зебры, вставшей на дыбы. Однако он не решается ослушаться. Помимо его воли, дух превосходства младшего брата путает его и сдерживает. Он сует в рот два пальца, свистит и приказывает своей шайке подождать снаружи.
– Можешь сесть, – говорит ему Мани с начальственным высокомерием и указывает на стул. Затем он обращается к Алине тоном, не допускающим возражения:
– Подожди меня в доме, прими пока теплую ванну и оденься.
– Нет, – говорит она, дрожа от волнения, отвращения и холода, и встает рядом с мужем. – Я предпочитаю остаться.
В воздухе висит смрадный сигарный дым. На освещенной воде нагло плавают арбузные семечки и корки. Желая показать, кто здесь хозяин, Мани идет к бару и выключает песню о неблагодарной, которая уходит, – тут ему является мысль, что ее поставили намеренно, чтобы его подразнить. Он не позволяет себя спровоцировать и предлагает Фрепе выпить.
– Я пришел только сказать тебе, что ты можешь быть спокоен, – говоря, старая зебра испускает клубы дыма. – Для меня не проблема делать свое дело, пока ты фотографируешься с министрами да артистами. Фернели убит, мои люди идут на смерть, чтобы ты жил большим барином. Нет никакой проблемы: это входит в договор. Я не держу на тебя зла за то, что ты не пускаешь меня в свой дом. Я даже прощаю тебе, что ты не придешь на похороны в день, когда меня убьют. Только вот что: ты даешь мне тридцать процентов, меня они не устраивают.
– Иди прими ванну, Алина, – с нажимом велит Мани.
– Этот табак… – бормочет она слабым голосом, в то время как зловонный дым проникает в ее легкие, вызывая изнеможение, от которого немеют ноги, туманятся глаза, кровь отливает от лица, унося с эритроцитами и румянец. – Уже иду, – пытается сказать она, и удаляется, собрав остаток сил, удерживая равновесие, как канатоходец, который старается не замечать, что идет по канату. Ей удается шагнуть в скользящую стеклянную дверь, отделяющую бассейн от главного зала, и она опускается в высокое кресло секундой раньше, чем ее взгляд застилает чернота, чувства отключаются и она теряет сознание.
– Сколько времени Алина Жерико была без
– Этого никто не знал, потому что никто этого не заметил, даже Мани – он не видел, что она в зале, потому что ее скрывала спинка кресла, и думал, что она ушла в ванную. Должно быть, всего несколько минут. Когда она пришла в себя, до нее доносились из бассейна напряженные голоса двух братьев – они спорили на грани драки, но избегали открыто вступить в нее. Она услышала то, что дало ей понять: готовится убийство Нандо Баррагана. Сама того не желая, она узнала немало подробностей. Несколько раз она слышала слово «кокаин», и поняла, что Монсальве занялись новым видом торговли. Она с трудом поднялась на ноги, пошла в кухню и выпила «Кока-Колы», что подкрепило ее, затем пошла в свою комнату и оделась. Когда она вернулась к бассейну, то была в полном порядке и с нормальным цветом лица.
– Ты должна быть довольна, королева, – говорит ей Фрепе, видя, что она снова здесь. – Твой муж вот-вот станет в десять раз богаче, чем сейчас. В сто раз богаче. Глядишь, и президентом республики станет, а ты – первой леди… Ну, не смею задерживать, ухожу-ухожу. До свиданья, королева, был очень рад. И береги себя, а? И получше береги малыша. Дело может принять дурной оборот, не говори, что я тебя не предупреждал. Склока с Барраганами была детской игрой: в конце концов, счеты между братьями. Дело семейное. Сейчас начинается серьезная война, и противники настоящие. Где больше денег, там и стреляют больше, знаешь? Ну, всех благ, до свиданьица… Так, стало быть, пятьдесят процентов, так, Мани?
– Значит, Мочо Гомесу удалось получить землю и деньги, обещанные ему Нандо за выдачу Фернели?
– Мочо Гомес огреб двойную прибыль. Нандо заплатил ему, не зная, что и Мани ему платит.
– Мани Монсальве? А он за что?
– Это же очевидно: потому что именно Мани и сообщил Мочо о гараже и дал ему денег, чтобы он довел это до слуха Нандо, будто бы сам от себя. Мани нанес двойной удар: умудрился избавиться от Фернели, не нажимая на курок и избежав войны со своим братом Фрепе, навязавшим ему этого типа. Мани вынужденно терпел Фернели, терпел его пресные фразочки в рифму, и его стариковское шарканье, и вечно слезящиеся глаза. Но недолго. Только тот, кто плохо знал Мани, мог поверить, что он пропустит гол безответно. «Прощайте, хозяин!», некогда брошенное ему Фернели с насмешкой и вызовом, так и звучало у него в ушах, и он не успокоился, пока не нашел способ, асептический и беспоследственный, разделаться с прохвостом.
– А правда ли и то, что в тот вечер в бассейне Мани дал Фрепе добро на убийство Нандо Баррагана? Разве Мани не раскаялся в своем уголовном прошлом?
– Он бы и хотел, да от прошлого так просто не отделаешься. Как ни гони его пинками, оно, как верный пес, идет за тобой по пятам.
– А его стремление вернуть Алину? Разве он не хотел всеми силами быть хорошим, чтобы она была рядом с ним?
– Я же говорю вам, как волка ни корми… С Мани произошло то, что и со многими другими: он и хотел быть хорошим, да у него не получалось. Скверный, ловкий и изворотливый куда больше, чем Фрепе: вот каков он был. Недаром же он был главным.
Северина шинкует лук на кухонном столе. За годы практики в этом деле ее правая рука обрела умение орудовать ножом с такой скоростью, что его свистящее движение неуловимо для глаза, а пальцы левой – способность сдвигаться в нужный момент на необходимый миллиметр, так что лезвие, скользнув по ногтям, опускается на луковицу, срезая пласт безо всякой пощады.
Сидя напротив, Нандо наблюдает за ее работой, и едкий луковый дух выжимает слезы из его выпуклых и кротких коровьих глаз.
– Я видел сегодня Соледад Брачо, – говорит он, и два десятилетия воспоминаний молнией пролетают у него перед носом. – Я встретил ее случайно, в церкви Христа Вседержителя.
– А что ты там делал?
– Зашел помолиться за Адриано, ведь сегодня двадцать один год, как я убил его. Она ставила свечи за
