Марко Брачо, нынче двадцать вторая годовщина его смерти.
– Тогда вы не случайно встретились. Ничто не бывает случайным, никогда.
Это произошло около полудня. Город с достоинством терпел солнечный жар в сорок градусов по Цельсию, но внутри пустынного храма, под высокими древними каменными сводами, было даже темновато и температура держалась ниже нуля. Молочно-белые клубы ладана окутывали верующих, холодные и неестественные, как пар из рефрижератора. На коленях, раскинув руки крестом, смирившись перед Всемогущим, Нандо Барраган, Ужасающий, пытался вспомнить обрывки «Отче Наш», когда к нему приблизилась старуха в черном с белой лилией в руке и прервала его молитву.
Хлипкая старушка с тусклыми волосами и иссохшей кожей. «Милостыню просит», – подумал Нандо, и достал из кармана несколько монет, чтобы отвязаться от нее. Кудря и Симон Пуля, охранявшие его со спины, в тревоге приблизились на случай, если сеньора с лилией – наемный убийца. Она с достоинством отодвинула монеты и сказала:
– Это я, Соледад Брачо, вдова Марко.
Нандо снял свои очки «Рэй-Бэн» и протер глаза, сначала с недоверием, потом – сраженный очевидностью: он узнал ее под морщинистой и печальной маской.
– Что же с тобой было, Соледад?
– Видишь, какая я теперь. Когда ты убил Адриано, Монсальве сожгли мое ранчо. Я собрала уцелевшие пожитки и приехала сюда мыкать горе да бороться с судьбой, и жила в страшной бедности. С годами дела мои поправились, и теперь вот старость пришла, ранняя, но спокойная.
В слабом освещении кухни Нандо замечает, как в глазах Северины вспыхивают искры гнева. Она выпускает из рук нож и луковицу и встает, глядя в глаза своему старшему сыну.
– Это она-то спокойна, Соледад Брачо? А ты не напомнил ей о мертвых, что убиты по ее вине?
– Это не ее вина была, и ничья. В первую годовщину Марко Брачо случилось то, что должно было случиться, и всем нам теперь кранты, во все поколения.
– А если бы случилось что-то другое?
– Замолчи, мать. Вспомни дядю Ито Монсальве: он начал вот так задумываться да и слетел с катушек. От таких сомнений люди с ума сходят.
– Никто не узнал бы тайну капрала Гильермо Вилли Киньонеса, не усни он однажды после полудня в доме Барраганов.
– А что произошло?
– Был полдень обычного буднего дня и мир накрыла липкая влажность. Капрал пообедал двумя тарелками сытного горячего супа, в котором плавали желтые глазки жира, и без сил развалился в одной из качалок на галерее. Спустя какое-то время он проснулся в смущении и не смог вспомнить, что ему снилось. У него было такое чувство, что кто-то провел тряпкой по доске его памяти, где сны были записаны мелом, и оставил только смутный, как облако, след. Чувство его не обманывало. Немая воспользовалась случаем, чтобы сесть подле него и просмотреть его сны, беззвучные и черно-белые, как старинное кино. Она так испугалась того, что увидела, что ее первым побуждением было велеть его убить, прямо на месте, во сне. Чтобы он прямо из сна отправился в преисподнюю, без права на раскаяние и на просьбу о прощении.
– Что же она такое увидела?
– Предательство.
– И она осудила его на смерть?
– Нет. Она придумала кое-что получше.
– В день похорон Арканхеля Баррагана произошли вещи странные и противоречивые. Одни под землей, другие на земле.
– Никто не знал о том, что случилось в подвалах дома Барраганов во время этих похорон, как раз в тот момент, когда лопаты могильщиков стали засыпать землей гроб юношей. Все знали на Зажигалке, но эта тайна осталась неузнанной на много лет, да и теперь еще многие сомневаются.
Печальный звон колоколов саваном одевает Город. Северина идет за гробом, завернутая в черную шаль, и ее вечный траур, в десятый раз обагренный кровью, заставляет содрогнуться фундаменты зданий.
Плакальщицы расчищают ей дорогу среди толпы скорбящих и любопытных бесхитростными воплями, от которых в раскаленном кладбищенском воздухе разбегаются трещины:
– Сострадания ее горю! Меньшого сына у нее убили!
Она, сеньора страдания, потерявшая десятерых детей, медленно шагает рядом с телом своего меньшого. Лице ее мрачно, губы зловеще бормочут суровое проклятие: «Кровь дитяти пролита днесь. За кровь дитяти врага постигнет месть».
По взволнованной толпе, общим шепотом возмущения, разносится весть: «Лучший друг предательски убил его». Из уст в уста передается имя убийцы: «Гильермо Вилли Киньонес, чтоб его дьявол утащил в пекло».
– Чем же он убил его?
– Да собственным оружием покойного, застрелил из «Вальтера Р38» – этот пистолет был проклят еще в прошлом, потому что был орудием военных преступлений – из него расстреливали евреев.
В Городе только об этом убийстве и говорят; да и во всей стране тоже. Газеты на первых страницах обсуждают кровавое событие, журналы заполнены гипотезами, интервью, репортажами. Один желтый листок вопрошает: «Где же убийца? Что случилось с капралом Киньонесом?»
Никто не знает его местонахождения. Он сбежал после преступления, и где он, неизвестно. Как обычно, ни власти, ни правосудие не находят ни следов, ни улик, ни свидетелей, да им и дела нет до всего происшествия. Но народ-то знает. Народ всегда все знает. Киньонесу не удалось сбежать, Барраганы отомстили и покончили с ним.
– А куда же в таком случае делся его труп, ведь и трупа не видели?
– Его бросили собакам, и те его сожрали. Чтоб его не искали, чтобы не нашли его никогда. Ни следа от него не осталось, ни памяти. Разве что голая кость где-нибудь в дальнем патио.
– Никто не видал Немую на похоронах…
– Ее не видали, потому что ее там и не было. Но вот чего никто не знал, да и теперь знают немногие, так это, что и самого Арканхеля Баррагана, покойника, там не было.
– Не может быть. Все мы видели его гроб.
– А его внутри не было. И не умирал он вовсе. Северина сознательно похоронила пустой ящик.
– Так это все был блеф?
– Да.
– А где же тогда был Арканхель?
– Он был спрятан в одном из закоулков в подвалах, вместе с Немой. И со своим другом капралом Гильеромо Вилли, который тоже был жив.
В тот день, когда Гильермо Вилли уснул в доме Барраганов, Немая, просмотрев его предательские сны, вцепилась в его руку, вонзив ногти так, что кровь потекла. Она втащила его в глубину дома, заперлась с ним один на один в кладовке с инструментами, и давала ему пощечину за пощечиной, пока он, и не попытавшись защититься, не заплакал как ребенок и не рассказал ей все.
– И что же он ей рассказал?
Он открыл ей, что Монсальве заплатили ему, чтобы он завоевал дружбу и доверие Арканхеля и убил его. Он открыл ей и то, что много раз у него была такая возможность:
– Но я не хотел его убивать, потому что Арканхель в самом деле стал мне братом. – Монсальве тревожились, потому что время шло, а их приказ не выполнялся, и давили на него угрозами. Они дали ему неделю срока. Эта неделя уже прошла. – Теперь Фрепе Монсальве не доверяет мне. Мои дни сочтены, – сказал Немой капрал Гильермо Вилли, и она проникла вглубь его помышлений и чувств, и узнала со всей достоверностью, что они искренни.
Тогда-то она и составила весь план и приступила к его исполнению. Она привела Арканхеля и знаками заставила капрала повторить перед ним то, что он ей рассказал. Она превратила Северину, Макаку и Ану Сантана в своих единственных сообщниц, взяв с них клятву молчать, и вместе с ними – общаясь с помощью записок – изобрела мнимые преступления, спрятала юношей в подвалах, распустила фальшивое известие об их смерти, устроила фиктивные похороны.
