– Он тут неподалеку должен убить одного.
– А мне он дал слово, что это не так, – возражает она без напора и без надежды.
Алина Жерико де Монсальве, экс-вице-мисс, медленно бредет в ванную при своей спальне, – плечи ее поникли, позвоночник покалывают иглы тревоги. Ни следа заученной, кокетливой походки и много раз отрепетированной улыбки, так лучезарно сиявшей несколько лет назад, когда Алина выбегала на подиум национального конкурса красоты среди рукоплесканий и фотовспышек. Она входит в большую мраморную ванную, достает из флакона две таблетки байеровского аспирина и выпивает их с глотком воды, думая: «Поглядим, не излечат ли они мою печаль».
Рассмотрев возможность лечь спать, она отвергает ее. Она переходит в маленькую гостиную с телевизором, падает в мягкое кресло, обитое светлым кретоном, снимает туфли, подбирает свои длинные безупречные ноги и жмет на кнопку «пуск» пульта управления. На одном канале берут интервью о политике. На другом местный красавчик целуется с мексиканской актрисой. Некоторое время Алина смотрит на них, не видя. Она медленно покачивается, обхватив свои колени, сама себя убаюкивая, поддавшись жалости к себе. Красавчик и его подруга уже не целуются, между ними начинается сцена ревности, когда сон начинает смаривать Алину. Она потягивается, разминая ноющую спину, никнет, погружается в дремоту.
К полуночи фильм кончается, и в следующем за ним блоке новостей сообщают о покушении на Нандо Баррагана, совершенном двумя часами ранее в одном из городских баров. Но Алина не слышит сообщения, она заснула.
– Принести вам поесть, деточка? – будит ее голос Йелы.
– Нет, мне не хочется.
– Тогда вам лучше лечь. Свет я погашу.
Алина идет в спальню, снимает муслиновый костюм и жемчужное ожерелье, надевает пижамку бэби- долл из прозрачного нейлона, ложится на кровать «кинг-сайз», застеленную атласными простынями, и устремляет взгляд своих серых глаз в одну точку на стене.
Но сон уже слетел с нее, теперь она полостью во власти неотступного и острого чувства утраты. Одна мысль сверлит ее мозг: муж забыл ее, но не ради того, чтобы любить других женщин, с этим-то можно было бы справиться. Она знает, что она молода и красива, что она вступила бы в бой и победила. Но никакие усилия с ее стороны не одолеют истинной страсти ее мужа: он оставляет ее одну ради того, чтобы убивать других мужчин.
Проходит несколько часов, и в небесах уже розовеет радостно брезжащий рассвет, а море просыпается, все в чайках и пятнах пены. Глаза женщины – по-прежнему открытые, воспаленные от бессонницы – устремлены в ту же точку на стене, а в сердце ее по-прежнему бродит та же досада, когда в дверях комнаты появляется силуэт мужчины.
Ему еще нет тридцати, он строен и гибок, но его старит несвежий зеленоватый оттенок кожи. Сразу видно, что характер у него скверный, однако он недурен собой, силен и горд. Кроссовки на ногах и распахнутая рубашка навыпуск делают его похожим на компанейского подростка, но тяжелые мешки под глазами говорят о долгих годах кошмара. Его взгляд обаятелен, а лицо симпатично, несмотря на большой шрам в форме полумесяца, что задевает левый глаз и корежит щеку.
Это Мани Монсальве – он молча стоит, привалившись к косяку, созерцая светлые спутанные волосы жены, ее кинематографическое тело, скованное гневом, изнуренное ожиданием. Она не видит его, но ощущает его присутствие.
– Убил ты Нандо Баррагана? – спрашивает она, не оборачиваясь.
– Не знаю, – бормочет Мани. Он подходит поближе, и осторожно, словно прикасаясь к оголенному проводу, пытается погладить ее.
– Сначала вымой руки, – говорит она.
Мани идет в ванную, с отвращением снимает с себя одежду, и, швырнув ее на пол, расслабляется, стоя под мощными струями клокочущей воды, окруженный клубами пара. Он возвращается в спальню голый и влажный, с волос падают капли, во рту мятный вкус «Колгейта». Он забирается в кровать, наслаждаясь шелковистой лаской атласных простыней. Включает огромный экран «Бетамакс», вмонтированный в потолок, ставит фильм об американском западе, в замедленном темпе и без звука, и любуется неторопливой чередой немых образов. Он ни о чем не думает, завороженный конями, зависающими в воздухе на бегу, он придвигается к жене, закидывает руку ей за голову и сжимает ее в объятии.
Прикосновение еще влажного тела мужа заставляет ее смягчиться, уступить, дать рассыпаться в прах той горе злобы, что она нагромоздила за ночь.
– Все прошло, – говорит он настойчиво. – Забудь.
Она хочет забыть, хочет поверить, что да, все прошло, что несмотря ни на что она счастлива, хочет простить его, чувствовать его близость, вернуть его себе навсегда, перестать думать. Она уже готова предаться ему душой и телом без упреков и условий, как во все прежние ночи, но в последнюю минуту хватается за соломинку решимости, сохраняя остатки воли, последнюю каплю характера.
Она говорит:
– Помнишь, ты дал мне обещание прекратить войну? – И еще она говорит: – Ты не сдержал слово. – И добавляет: – Я тоже хочу пообещать тебе кое-что. – И предупреждает: – И я свое слово сдержу. – Она отодвигается от него, садится на постели, смотрит на него решительно, не мигая.
– Ты выглядишь потрясающе женственно, когда злишься, – говорит он.
Она не дает себя спровоцировать и продолжает:
– Если забеременею, в тот же день уйду от тебя, – я не хочу, чтобы моего ребенка убили за то, что он носит твою фамилию.
– В то утро на рассвете Алина Жерико угрожала мужу, но он не слышал ее, он спал.
Нет, он не спит. Мани Монсальве прикрывает глаза и ничего не отвечает, но он слышит ее слова и уже никогда не забудет их.
– Монсальве жили в Порту, а Барраганы в Городе?
– Именно так. С тех пор, как проклятие Дядюшки изгнало их из пустыни, они разделились. Нандо Барраган сделался главой Барраганов, а Мани Монсальве возглавил своих. Обе семьи росли и богатели, но каждая на особицу, а между ними других дел не было, кроме как убивать друг друга.
– А что, за первым убитым и второй был?
– После первого убийства разразилась война, и долгие годы плач стоял и звон колокольный, да и по сей день так. За первым убитым был второй, и третий, и десятый, и с тех пор их число перевалило за тридцать, а то и за сорок. В уплату за каждого Баррагана шел Монсальве, и наоборот. И не прерывалась кровавая цепь и кладбище полнилось их надгробьями.
– И все время они промышляли контрабандой?
– Нет. С этого они только начали.
– Как же они тогда нажили такие деньги?
– Весь мир это знает, да никто не скажет.
– Эти, что проехали на «Сильверадо», и есть Барраганы. Сзади на «Тойотах» – телохранители. Да поглядите, их пока еще видно.
На рассвете караван из четырех машин мчится с гудками вниз по улицам Города. «Сильверадо» и три длинных, с четырьмя дверцами, «Тойоты» с венесуэльскими номерами. Они проносятся как молнии, скрежеща и сжигая шины, щеголяя наглостью и оружием, вылетая на тротуары на поворотах; пролетают переходы, не глядя на светофор, заставляют подскакивать студентов с сумками, обливают водой из лужи хозяек, покупающих молоко, сеют панику в рядах любителей лотереи и среди собак на площади.
– Тут не петухи вас разбудят, а эти бандиты.
– Нандо Барраган? Это который? Тот, что за рулем «Сильверадо»?
– Да, в темных очках, с сигаретой во рту, с уголовной мордой. А второй – его брат, Нарсисо Барраган.
Это полугрузовой «Шевроле Сильверадо» цвета серый металлик с оранжевыми полосами, которые пламенем вспыхивают по бокам. Окна закрыты, внутрь процеживается студеный кондиционированный воздух.
Нандо Барраган едва умещается за рулем и должен наклонять голову, чтобы не удариться о потолок. Он выглядит не таким огромным, как раньше: покушение в баре не лишило его жизни, но сбавило его вес.
