Чувствую я себя очень хорошо. Теперь погода поправилась, и я много гуляю. Дети совсем великолепно устроились. Посылаю вам, для развлечения, их письма. (Висбаден, 18.08.1922).
Анна Ел. тем летом поселилась в Бад-Зальцширте, и Шестов к ней поехал в конце августа, после того как закончил курс ванн в Висбадене. Место ему очень понравилось, и жизнь оказалась вдвое дешевле, чем в Висбадене. Он пишет Саше, Фане и Соне: «Здесь чудесно», «Здесь действительно хорошо» — и зовет их приехать.
16 сентября, после двухмесячного отдыха, Шестов поехал в Берлин, а Анна — в Лейпциг, на медицинский конгресс. Мало что известно о его пребывании в Берлине. Он, конечно, бывал в издательстве «Скифы», где печатались его книги. Он поручил Ловцкому следить за изданием. Из Берлина он пишет матери:
Поздравляю тебя с новым годом, желаю тебе здоровья и желаю, чтобы в будущем году была у тебя и у всех такая же радость, какую принес конец прошлого года Мане и Володе [118]. Надеюсь, что уже и Лиза скоро будет здесь и мы ее все увидим. (Берлин, 23.09.1922).
В середине октября Шестов вернулся в Париж. По приезде художник С.Сорин пишет его портрет, который теперь находится в Нью-Йорке в музее Метрополитен. Через много лет снимок с портрета произвел большое впечатлении на Лео Зимни (см. том И). ОнпишетНаташе (20.04.1977):
Ganz unerwartet erhalt ich… das Sorin-Portrat von Schestow, das mir so oft das Gliihen des Geistes in russischer Erde versinnbildet — konnte es nicht das Gesicht eines Heiligen, eines Aszeten, ja eines Propheten, ein Rufer in der Wiiste sein. Das Gesicht auf dem Portrat ist mir einfach 'unvergesslich'.
Шестов часто виделся с Эйтингоном, который на некоторое время приехал в Париж. Эти встречи положили основание долголетней дружбе. Начиная с этого времени, они встречались почти ежегодно в течение 15-ти лет. Отношение Эйтингона к Шестову было совершенно исключительным. Он во многом ему помогал и оказал множество услуг не только ему, но и его друзьям. В архиве Шестова сохранилось 34 письма Шестова Эйтингону и 6 писем от Эйтингона. В настоящей работе не раз приводятся выдержки из этой переписки и упоминания о ней.
Пока — первые дни, — пишет Шестов Ловцкому, — не принадлежу себе. По утрам приходит Сорин: портрет кончает. Потом нужно было побывать у Лурье, Винавера, сходить за жалованьем, поговорить с Бор. Фед. Был у меня уже Эйтингон — рассказывал о психоанализе и выяснял, что у меня общего с Фрейдом. Он очень неглупый и образованный человек: с ним говорить интересно. В воскресенье опять придет, будем опять разговаривать. [Париж,
20(?).10.1922].
В это время (вероятно, 19 октября) Гершензон приехал в Берлин.
А Гершензон, — пишет Шестов Ловцкому, — даже не известил меня о том, что приехал в Берлин, и только из твоего письма узнал, что он приехал. Вот так сюрприз! Уже ему от меня достанется. (Париж, 27.10.1922).
После отъезда Шестова из Берлина АннаЕл. еще осталась там на две недели. Шестов рассказывает ей о парижских делах:
Пишу тебе последнее письмо, дорогая Лизаровна — оно придет 30-го, а 31-го или первого я считаю, что ты должна уже выехать из Берлина. Ты, верно, уже видела Колю[119] , — и знаешь, что Наташа с механикой справилась. Слава Богу —
прямо не верю себе, что все так удачно кончилось. Теперь она может спокойно готовиться к ecolesuperieure. И, к счастью, все ее лекции в нашей части города и на этот и на следующий год. Так что еще один из недостатков нашей квартиры сам собой уничтожился. Если б еще у Тани сошло благополучно! Я ей советую взять один еще предмет — русскую филологию у Омана и Кульмана. В случае, если она по фр. литературе провалится, у нее все-таки будет 4 certificatsи, значит, licence. Поговорим об этом, когда приедешь: время терпит. Пока Таня и Наташа кутят. Нашли какую-то француженку, у которой великолепный теннис в Севре, и пропадают там по целым дням — благо дни стоят великолепные: с утра солнце, хоть и холодно. И сейчас с утра убежали, только вечером вернутся. И в концерты ходят — Таня и на Кусевицкого и на д'Аль- гейм ходила. В понедельник у нас будет и верно будет играть московский Орлов и т. д. Коля, верно, тебе все рассказал, впрочем. Вчера на д'Альгейм Марью Николаевну [Муромцеву] встретили. Может, я ее на Орлова приглашу, если успею. Досадно, что тебя нет, но может быть, удастся его еще раз заманить. Как видишь, все у нас благополучно, лучше быть не может. Только тебя не достает, и я уже даже начинаю сердиться, что тебя так долго нет, а дети плачут. (Париж, 28.10.1922).
В это время Фаня начала в Берлине практику. Сразу возникли трудности. Шестов советует ей выработать в себе необходимое «деловое спокойствие»:
Я думаю, что в будущем, никогда, когда ты будешь пользовать пациентов, тебе не удастся создавать для них идеальные условия. И всегда неизбежно будут трения с родными пациентов… Это, по-моему, zurSachegehort. Во всех практических делах приходится приспособляться к условиям и мириться с тем, чего устранить нельзя. Нужно это себе раз навсегда сказать и относиться к этому, как все деловые люди относятся, т. е. спокойно… К возможным же трениям будь впереди более или менее готова и относись к ним с тем деловым спокойствием, которое ты должна во что бы то ни стало в себе выработать, если решилась заниматься таким практическим делом, как лечение больных психоанализом. Если бы ты ограничилась одним теоретическим изучением психоанализа — ты могла бы, конечно, не «перевоспитывать» себя. Но раз нужно «agir» — и тебе, и всем нам нужно себя перевоспитать, т. е. приучить себя применяться к условиям жизни. Мне приходится делать на старости лет то же самое. Сначала я реагировал на все неприятности — теперь отношусь к ним спокойно: перемелется, мука будет… Может, не сразу — но все же тебе удастся сделать все, что можно, если только ты решишь сделать Schwammdriiberпо отношению к разным встречающимся по пути препятствиям… Теперь о моих делах. Прежде всего еще раз спасибо тебе, Герман, за твои хлопоты, за то, что выслал книги, заехал в Кельн и т. п. (Париж, 4.11.1922).
В следующем письме к Ловцким Шестов говорит о своих встречах с Эйтингоном:
У нас все по-старому. Часто вижусь с Эйтингоном. Познакомился с его женой, очень милые люди. Дал мне читать статьи Фрейда — много интересного и значительного. Я сказал Эйт., что жаль, что Фрейд стал врачом — не философом, ибо, если бы у него не было специальных задач, связанных с медициной, его смелость и наблюдательность могли бы привести к очень интересным открытиям. А он мне сказал, что, если бы Фрейд знал меня, он бы пожалел, что я — не врач. Но, я думаю, что я ближе к истине. Правда, я читал только те статьи Фрейда, которые к медицине не относятся, ибо в медицине мало мог бы разобраться. И с Эйтинг. мы больше беседуем об самых общих вопросах психоанализа — и Oedipus- Komplexusв наших разговорах уходит на последний план. (Париж, 10.11.1922).
***
В письме к Ловцким от 12.05Л921 г. (см. стр.212) Шестов говорит, что он боится, что статья «Дерзновения и покорности», которую он отдал в «Современные Записки», там совсем не пойдет. Статья состоит из 52 афоризмов, написанных в России и в Женеве. В ноябре 1922 г. выяснилось, что «Современные Записки» напечатают только первую половину статьи (афоризмы 1-20). Вторую половину (афоризмы 21–52) Шестову удалось пристроить в трехме- сячник литературы «Окно», который осенью 1922 г. был основан Марьей Соломоновной и Михаилом Осиповичем Цетлиными. Об этом и о других парижских делах Шестов пишет Ловцким в Берлин:
Вчера мне сказали в редакции [ «Современных Записок»], что твоя, Герман, статья об Эйнштейне пойдет окончательно в XIV [120] книжке. Нужно иметь терпение. Из моей статьи [121] в XIII книжке всего пойдет 15 стр., в XIV — ничего не пойдет, а в XV — еще страниц 20. Они не знают, куда девать огромный материал, который у них накопился. Было бы совсем плохо, но, к счастью, Цейтлины [122] тоже затеяли с января журнал-трехмесячник и, несмотря на наши напряжения, зовут и меня туда. Сегодня пойду разговаривать, может быть, удастся пристроить конец «Дерзн. и пок.» [123]. А затем вот что. Журнал Ц. нуждается пока в материале. Гершензон у них очень в фаворе. Гершензону же статья «Б. и Ш.» очень понравилась. Не напишешь ли ты, Герман, ему, чтобы он ее у Цейтлина пристроил, если не целиком — то вторую часть. Мне, ты понимаешь, неловко: но Гершензон это может свободно сделать. Попытка — не пытка.
Эйтингон уехал в Лондон и через неделю вернется. Мы с ним все больше и больше сходимся. Он был
