американского президента Дж. Форда.
Уединившись где-то под Владивостоком, лидеры двух держав обсуждали условия новых акций советско-американского соглашения по ограничению стратегических вооружений. Это-то соглашение и задело Дальнюю авиацию очень крепко. Предстояло вывести из боевого состава около двух десятков стратегических бомбардировщиков – носителей ядерного оружия. И не просто отделить их от оставшихся в строю, а разрезать, расчленить, да еще представить американской инспекции предметные доказательства учиненного усекновения. В крайнем случае, если сочтем желательным приспособить обреченные бомбардировщики для других, не боевых, целей, давалось право «кастрировать» их так, чтобы ни при каких ухищрениях на них невозможно было ни подвесить бомбу, ни подцепить ракету, ни, тем более, сбросить их.
Жалко было бесцельно терять еще дюжие, в нерастраченной силе воздушные корабли. Они вполне могли бы послужить в качестве самолетов-заправщиков, если переделать их по образцу и подобию тех, что на базе таких же бомбардировщиков были построены лет десять, а может, пятнадцать назад. Это были мощные воздушные танкеры, заметно превосходившие по количеству и дальности передаваемого топлива даже знаменитые американские «КС-135». Нам же, с развитием парка заправляемых в воздухе самолетов, так не хватало заправщиков!
Правда, переделка бомбардировщиков, да еще на предъявленных условиях, штука чрезвычайно сложная. Предстояло не только наглухо запаять бомболюки, вырезав (именно вырезав, а не размонтировав) все их вооруженческое содержимое, но еще и извлечь из всех электрожгутов проводку управления бомбардировочным вооружением. И конечно, поставить дополнительные топливные баки, смонтировать заправочные агрегаты, счастливо сохранившиеся в резерве, проделать десятки других головоломных операций. А по завершении дел подать «изделия» на контрольную проверку американцам.
Было что-то унизительное во всей этой каннибалистике, но тут шла игра по-крупному, и в наших «коррективах» никто не нуждался.
На завод мы уже не просились. Тот, что когда-то строил мясищевские машины (а в переделку попали именно они), давно клепал межконтинентальные ракеты. Пришлось разворачиваться на своем, ближайшем к Москве, ремонтном, хорошо развитом, с новыми огромными корпусами и обновленным оборудованием. Но было ясно, без Минавиапрома не обойтись, и министр согласился помочь.
Поскольку в орбиту реконструкции бомбардировщиков вовлекалось несколько промышленных предприятий, было решено создать, в лучших традициях деловых отношений, смешанную комиссию. Возглавить ее взялся Иван Степанович Силаев, в ту пору первый замминистра. Он выдал директорам предприятий строгие распоряжения, слетал со мною на ремзавод и, вполне удовлетворясь виденным, был совершенно уверен в успехе затеянной операции.
Но, несмотря на это, поставки монтажного и самолетного оборудования шли очень медленно. А время летело вскачь. Возникли новые проблемы. Прочнисты, например, усомнились в запасах прочности крыльев, предназначенных для переделки уже не первой молодости машин. Деваться некуда – самую «пожилую» гоним в Новосибирск на статиспытания. В растяжках и нагрузках старушенция поскрипывала, но держалась молодецки и только под конец все-таки дрогнула – пустила по консолям трещинки. Пришлось ставить стапеля, усиливать крылья. Справились бы и с этим, но огромные, как мостовые пролеты, заводские стапеля пришли не в полном комплекте. Свыше всяких мер затягивались и другие поставки.
Иван Степанович, которому я житья не давал, иногда собирал комиссию. Директора и полномочные представители предприятий съезжались и слетались издалека, усаживались за длинным столом в ожидании хозяина кабинета. Искусством руководства делами Иван Степанович владел с блеском, по высшему классу современного цивилизованного бюрократизма. Каждый раз он прямо с ходу, еще по пути к креслу, задавал один и тот же лаконичный вопрос:
– Документы готовы?
– Да, – отвечал я, – готовы. – И протягивал ему листы с согласованным проектом решения.
В его первом крупном абзаце директора-нечестивцы предавались анафеме, а далее перечислялись все те же старые «мероприятия», но проставлялись новые сроки исполнения и назначались «более» ответственные исполнители.
Иван Степанович бегло проскальзывал по строчкам, произносил «так тут все сказано правильно» и – дрык! – ставил свою подпись.
– Все! Вопросы есть?
Итого, не более трех минут. Вопросы, естественно, не случались. Слышались вздохи облегчения, мгновенно нарушалась тишина – ерзали стулья, хлопали папки.
– Так, Иван Степанович, – поднялся я как-то, остановив движение, – на прошлом заседании вы подписали аналогичный документ. Но решение, как и все предыдущие, было провалено. Где гарантия, что и с этим не взыграется та же история? Пусть хотя бы объяснятся те, кто сорвал ваши поручения!
Иван Степанович счел это лишним, уверяя меня, что на этот раз так не случится. Но случилось и в этот раз, и в следующие.
Кончилось тем, к чему все и шло. Сроки загнали нас в угол, о них все чаще стали напоминать мне «сверху». Пришлось, пока не поздно, несчастные «эмки» отгонять в заволжскую степь, на грунтовый аэродром. Там их аккуратно, как в хорошей мясной лавке, разделали прямо по живому – отрубили крылья, отрезали хвостовые оперения, прихватив крупные куски задних частей фюзеляжа, и выставили на всеобщее обозрение с воздушного и космического пространства.
Однажды фотография всей площади, уставленной рассеченными самолетами, попала на обложку «Огонька». Глаза б мои не видели!..
Ну, мятежники...
На исходе последней недели семьдесят девятого года, когда «ограниченный контингент» наших войск еще не успел войти на территорию Афганистана, я получил задачу нанести бомбовый удар по северо- западной окраине Герата. «Там засели мятежники», – было сказано мне. Десяток их или целая дивизия, в доме ли сидят или митингуют на городской площади – об этом никто ничего не знал.
Штаб пришел в движение – извлекаются документы, ведутся расчеты, перезваниваются разведчики.
Рассматриваю крупномасштабные карты. Компактный крупный город, прижатый к горам, река, дороги. В справочниках сказано: около 160 тысяч жителей. Да вот и все. Куда бросать бомбы, где точка прицеливания? Народу набьем – это точно, но разбомбим ли мятежников? А может, тамошний народ – это и есть мятежники?
Честно говоря, я очень смутно представлял афганскую путаницу в расстановке противоборствующих сил, не отличаясь этим от моих начальников. Настораживала быстрая и кровавая смена лидеров. Верные друзья в одночасье превращались в заклятых врагов, их сменяли неведомые миру новые фигуры с предписанием свыше – любить и жаловать. Игра с лидерами шла на уровне высшего партийного руководства обеих стран. Народ же, эта вечная и безответная жертва политиков, в этом афганском марафоне, как водится, не участвовал.
Но приказ есть приказ. Время терять нельзя. Назначенный полк поднимается по тревоге, получает задачу. Он хоть и дальнебомбардировочный, но от точки удара базируется далеко и с полной бомбовой нагрузкой ему не хватит радиуса вернуться обратно. За Каспием избран крупный промежуточный аэродром, но там нет подходящих боевых бомб – одна мелкота. Маловато и стоянок. Пришлось ограничиться эскадрильей. Часть бомб она берет с собою в люках, остальные доставляет отряд стратегических кораблей. С великими муками, на чужом аэродроме, где никто не знает, зачем мы сюда прилетели, экипажи на своих плечах, подручными средствами водружают бомбы на все замки. Одновременно дозаправляются баки.
Пока ночь, успеть бы со взлетом. Днем бомбить неловко: все-таки тяжелая авиация, да по городу... Что о нас подумают?
Перед взлетом прошу уточнить обстановку. Но нет не только уточненных данных, но и подтверждения прежних. Переходим в режим ожидания. Главком, однако, не спешит давать отбой. Он уже знает, что нового подтверждения о концентрации мятежников в Герате нет. Да и были ли они там? Но ему казалось, что мы из-за своей нерасторопности упустили время и саму, значит, редкостную возможность нанести удар по
