войска. Успеха в том, при господстве авиации противника, будет совсем не много, особенно в балансе потерь, а надеяться на какие-то перемены в характере применения своих ВВС тоже не приходится. Это как раз тот случай, когда организационная структура предопределяет характер боевого применения войск.
Старая, еще с довоенных времен хроническая болезнь недооценки фактора господства в воздухе, как и принципа сосредоточения сил на главной задаче, оказалась переходчивой и крепко поражала немалую часть нового поколения потенциальных полководцев.
Правда, для проведения крупных воздушных операций есть воля Верховного главнокомандующего. Но удастся ли более или менее эффективно объединить разрозненные силы авиации в управляемое целое под единым руководством?
Однажды, во время командно-штабных учений в Прибалтике, вижу и не верю глазам: штаб «фронта», планируя артподготовку, уверенно оперирует странной таблицей соотношений ударных возможностей артиллерийских систем и... авиационных комплексов. Там, где, по расчетам, на километр фронта не хватает пушек, их запросто выбирая по таблицам и не прибегая «к услугам» командующего ВВС фронта, восполняют самолеты.
– Откуда у вас эта шпаргалка? – спрашиваю.
– А из Академии Генштаба прислали.
Позже звоню начальнику кафедры авиации:
– Александр Петрович, это правда?
– А что я могу сделать? Приказали...
В общем, что самолет, что пушка – какая разница? Любят, ох как любят сухопутные командиры управлять и командовать авиацией.
Как в провалах памяти исчезли забытыми те жуткие дни сорок первого года, после которых весной и летом следующего Ставке пришлось прямо в ходе войны, чтоб развязать авиации руки, превращать ВВС фронтов в воздушные армии.
Пока же «вечный вопрос» еще раз был подвешен. Каждый играл по своим нотам, не слыша другого. До новых потрясений, конечно.
Игры шли не только на картах. Оружие гремело и по ту, и по эту сторону границ стран социалистического лагеря. Концентрация войск, случалось, достигала «критической массы». «А может, то не учение?» – думалось иной раз, «заглядывая» через «забор». Ведь каждое учебное решение на отражение агрессии наши командующие непременно начинали со слов: «Противник, под видом учений...» Иди знай, какое из этих бесконечных «под видом» окажется роковым.
Но «нагнетатели» с обеих сторон хотя и неистовствовали, в крайности пока не бросались.
Втягивались в эти игры и воздушные силы стран Варшавского Договора. Но как неохотно они вступали в них! Панически боялись применения средств радиопротиводействия, всячески избегали каких-либо сложных маневров над их городами, а уж хотя бы чуть-чуть ограничить режим полетов гражданского флота или немного пошире поступиться воздушным пространством – тут переговорные процессы редко достигали «консенсуса».
Более смелой была, пожалуй, Болгария да еще демократическая Германия. А с Румынией лучше не связываться. Зато с большой охотой наши «братья по оружию», оберегая свои страны от лишних хлопот и мороки, соглашались отыгрывать свою роль... над территорией Советского Союза.
Да если взглянуть пошире, наши «друзья по социалистической судьбе» развитием национальных сил обороны были не так уж и озабочены, вполне довольствуясь достигнутым с нашей помощью и на лишние военные расходы не особенно тратясь.
Хорошо осознавая, что их военная неприкосновенность в руках Советского Союза, они тем не менее, как нетрудно было заметить, тяготились этой «заботой» и хотели как-то избавиться от «дружеских объятий» могучего соседа, чтобы почувствовать себя, наконец, и свободнее, и более безопаснее.
Когда после смерти Брежнева вслед за ним ушли дуплетом еще два генсека, на политическом небосклоне вдруг просквозил непривычно свежий ветерок. Зазвучало новое слово «перестройка». Партийные комитеты, ловкие на всякого рода почины и начинания, подхватили его с великим энтузиазмом, мгновенно и привычно превратив всю суть Апрельского пленума в очередное мероприятие. Секретари сели за планы, развернули разъяснительную работу, созывают собрания и активы.
Знали бы они, чем все это обернется и куда покатится! Но этого не знал никто. Даже новый генсек!
Командиры и политработники ВВС, раздумывая над необычной оказией, поначалу растерялись, какие там перестройки могут быть у нас в ВВС? Но сидеть сложа руки тоже вроде бы негоже. «Довести до сознания» – это дело, но... звучит уж очень непредметно. Надо что-то придумать.
Нашлись чудаки на стороне – в министерской службе безопасности полетов. Те решили, что перестройку лучше всего обозначить изменением организационно-штатной структуры. Скажем, оставить в эскадрильях только летный состав, а остальных отделить от летчиков и свести в отдельные технические подразделения. На эту выдумку даже в Главпуре клюнули, все-таки конкретное воплощение идеи перестройки. Боевая подготовка и инженерная служба восстали, но их осадили, обвинив в косности и непонимании требований партии. Нажим нарастал. Отбиться не удалось. Для начала провели эксперимент, стали ломать по живому. Боль оказалась шоковой и неутихающей. Спустя небольшой срок пришлось отступить.
Меньше чем через год после пленума в управлении ВВС состоялось собрание партийного актива с повесткой дня: «О дальнейшем углублении перестройки и задачах... в свете...» и т. д. Что не было у нас никаких ее существенных признаков, это никого не смущало. Ораторы «рубали», как и встарь, не обращая внимания на суть вопроса. За столом президиума с неподвижным лицом, исполненным чувства собственного достоинства, восседал только что появившийся в ЦК молоденький петушок – инструктор отдела административных органов, курировавших ВВС. Своим присутствием он как бы осенял именем ЦК «правильности линии». Ни актив его ничем не смутил, ни он его. Все, как всегда. Как многие-многие годы прежде. Партийная жизнь, казалось, бесшумно скользила все в тех же привычных берегах, не предвещая грядущих потрясений.
А между тем сквозь старые шлюзы родимого строя с нарастающим гулом прорывалась другая эпоха, и вернуть ее в прежнее русло теперь уже никому не удастся.
Клонился к исходу 1986 год. Тем же летом тихо «щелкнули» мои 50 лет в военной авиации. Это был трудный и тревожный, но прекрасный и неповторимый мир всей моей жизни. Пора уходить. Более горьких минут я не помню. Шло новое время. О нем расскажут другие, новые люди.
