— Желудок у меня крепкий, морская болезнь ему нипочем, она не теснит грудь, не сводит горло, голова у меня не болит и тело не ломит. — Он восславил Гелиоса, уже исчезавшего за горизонтом, и сказал: — Море ведет себя отменно. Плыть куда легче, чем я думал. Верно, и ночью будет приятно идти под парусом.
Он покосился назад, в сторону Гелиоса, делая вид, что не замечает туч, громоздящихся на юге. С западной стороны небо было густого красного цвета.
— Редко увидишь такой великолепный красный закат, — сказал он с опаской. — Это вам не какая- нибудь там жиденькая розоватость! Бессмертные Боги — мастера смешивать краски. Гелиос великий живописец, один из лучших на земле и во всей вселенной.
После некоторых колебаний он признал, что на юге появились груды облаков, похвалил их, сказал, что они красиво слеплены и очень пропорциональны.
— Бывает часто, очень часто, да почти всегда, — заявил он, — что тучи сгущаются и появляются на небе для того, чтобы ничтожный, незначительный, почти не видимый глазу мореплаватель, который возвращается домой, оценил по достоинству умение Богов лепить облака.
А сам думал: хотел бы я знать, когда начнется.
Он встал, выбрался из укрытия и прошел мимо паруса к ящику с провиантом, чтобы достать из него спасательный пояс.
Глава четырнадцатая. НАРОДНОЕ СОБРАНИЕ
Знатные люди города согласились созвать Народное собрание. Скорее всего, они просто хотели обратить Сына в посмешище.
Собрание, состоявшееся внизу на Рыночной площади, и в самом деле ни к чему хорошему не привело. Настроение собравшихся было неустойчивым: отчасти это объяснялось затеей с ткацкими мастерскими, бесцеремонной хваткой, какую проявляла в делах Эвриклея, и ее попыткой монополизировать производство; а так как старуха никогда не выступала от собственного имени, обвиняли во всем Хозяйку. Несомненную роль сыграла и пропаганда партии женихов. При всем почтении к Долгоожидающей затянувшаяся история всем поднадоела. Само собой, не хозяевам постоялых дворов, но вообще народу в целом. Доходы города от женихов были не так уж велики: во-первых, постоянные женихи из приезжих сделались прижимистей — ведь они были уже в годах; во-вторых, семьи снабжали их съестным, в каком у них была нужда, если они не гостили в царском доме. Муниципальным властям внушала тревогу ночная жизнь города, которая из-за полчища женихов временами приобретала прямо-таки буйный характер. Рабыни слишком часто производили на свет детей, которых не признавали отцы; в этих случаях экономическая выгода влекла за собой прямой моральный ущерб. Словом, все находили, что пора уже благородной, только недавно переставшей ткать соломенной вдове выбрать себе нового мужа.
Но, так или иначе, Телемаху удалось созвать Собрание на Рыночной площади и началось оно не так уж плохо. Он явился на площадь в сопровождении двух породистых собак, за которыми посылал к Лаэрту, они были единственными его спутниками. Это была неглупая мысль. Он хотел вызвать сострадание, подчеркнув, что отныне у него друзья остались только среди животных. Но собаки оказались чудовищно невоспитанными — по мнению многих, их следовало держать на цепи. Они не были злыми, как сторожевые псы, но принадлежали к той неприятной породе, которая то и дело норовит лизнуть тебя в лицо, в ногу или в другое неподходящее место, а когда они встряхивались, от них во все стороны разлетались громадные блохи; по мнению многих, псов следовало вымыть, вычистить щеткой и расчесать гребнем.
Собрание на Рыночной площади, не собиравшееся уже много лет, являло собой необычное зрелище. Благородные мужи торжественно стекались на него со всех сторон и с величайшей важностью рассаживались по своим местам, а остальные горожане, женихи с других островов и их любопытствующая свита толпились вокруг. Певсенор, всегда исполнявший роль спикера и глашатая, уже вооружился своим коротким ораторским жезлом [54]. Первый, кто попросил слова и кому он протянул жезл, был всем известный старик горожанин, добродушный, хотя и довольно болтливый человек, в прошлом морской разбойник, никогда не упускавший случая напомнить, что один из его сыновей, Антифонт [55], участвовал в Троянской войне и домой не вернулся. Другой его сын, Эврином, принадлежал к партии женихов, но заметной роли в ней не играл.
— Что случилось, что такое случилось? — начал старик. — Народное собрание не созывалось с тех самых пор, как Одиссей уехал на войну с моим сыном Антифонтом…
Слезы уже катились градом по длинной седой бороде старика.
— Продолжайте, продолжайте! — закричали нетерпеливые голоса.
— Господа, что за важное событие собрало нас сегодня сюда? — снова вопросил старик. — Уж не пришло ли известие о том, что они возвращаются домой? Мой сын Антифонт сказал перед отъездом: «Если я не вернусь на будущий год, я возвращусь через…» Как сейчас помню, мы стояли у корабля, они собирались отчалить, обогнуть мыс и до вечера дожидаться там попутного ветра. День был погожий, все говорили, что корабль так красиво вышел из бухты… Но это хорошо, что созвали Собрание, Агора и вправду облегчает душу, если мне дозволено высказать мое скромное мнение…
Он неуверенно помахивал жезлом и даже не заметил, как Певсенор взял у него жезл, а когда наконец увидел свои пустые руки, в растерянности плюхнулся на плоский камень, дернул себя за бороду и сонно заморгал.
Телемах сделал знак Певсенору и получил жезл. Но, встав, он до того разволновался, что никак не мог вспомнить торжественное вступление, которое выучил наизусть и с которого хотел начать, и потому решил взять быка за рога.
— Дорогой дядя Эгиптий, — заговорил он (вначале запинаясь, но потом бойчее), — это я осмелился созвать вас всех сюда. Я не получил никаких известий о том, что мой отец или кто-нибудь из его спутников возвращается домой. Но дело в том, что все те, кто уверяет, будто они влюблены в мою мать, на самом деле просто-напросто объедают и разоряют нас.
— Ничего, не обеднеете, — проворчал кто-то из самых задних рядов. Телемах не узнал голоса, и все же это ему помогло, он разозлился.
— Они рассматривают наш дом как общее достояние, приходят и уходят, когда им вздумается, едят и пьют, как у себя дома или, наоборот, как не у себя, им ничего не жалко, потому что платить придется не им, — сказал он. — Моя мать не желает их больше видеть, она сама об этом заявила. — Тут кто-то хихикнул, и Телемаху показалось, что он видит мелькнувшую на лице Антиноя улыбку. — Всех, всех подряд быков, овец, свиней и коз они забивают и жрут, — хрипло сказал он, уже готовый разреветься, как мальчишка.
Кое-кто из седобородых закивал головой, кое-кто из зрелых мужей уставился в небо или потупился. Телемах вдруг почувствовал, что его слушают.
— Они могли бы открыто просить ее руки у моего деда, — сказал он. — Могли бы явиться к нему с приношениями, которых он потребует, и получить его согласие на брак дочери. Если он решится объявить моего отца умершим. Но он не осмеливается. Может, на это осмелится кто-нибудь из вас?
В дальних рядах толпы послышался ропот, партия женихов безмолвствовала.
— Все вы знаете, как обстоят дела, — продолжал Телемах. — Я не могу с вами справиться, вас слишком много.
— Но ведь ты же у нас герой! — выкрикнул кто-то с издевкой.
И тут его прорвало.
— Стыдитесь! — закричал он. — И будьте уверены, я потребую, чтобы вы вернули сполна все, что вы… — Слезы ослепили его, он отшвырнул короткий ораторский жезл. — У вас и впрямь нет ни стыда, ни совести! Вот это я и хотел сказать!
Он понял, что некоторые из женихов смущены. Они сидели на камнях и глядели в пространство или в землю. Зрители старались протиснуться поближе — они были в восторге от происходящего. В самых дальних рядах мужчины оттирали друг друга и становились на цыпочки, чтобы получше видеть. Певсенор наклонился, поднял жезл и огляделся вокруг. Антиной вскочил и выхватил жезл у него из рук.
— Ты не должен был так говорить, — сказал он сдержанно. — Ты тут нас оскорбляешь, хотя тебе известно, как на самом деле обстоят дела. Твоя мать, твоя благородная, уважаемая мать, уже почти дала нам слово, но потом попросила отсрочки, а потом вышла эта история с Погребальным покровом, ну и всем прочим. И тогда мы решили, что не уедем отсюда, пока она не сделает выбор. Это ведь и политический
