нет. Сахарову нечего сказать русскому человеку. Я лично с ним согласиться не могу. В сентябре прошлого года (то есть 1973 года. —
Александр Исаевич наклонился вперед и сжал виски ладонями. (К этому времени я уже успел изучить основные его жесты — их было пять, — выражающие его душевное состояние или отношение к собеседнику.) Этот жест означал глубокую печаль.
— Я один… — Он широко разводит руки. Его рыжие волосы до удивления увеличивают сходство с Распятым.
И словно до вашего слуха доходит: «Я, страстотерпец Солженицын…»
— Да, один, — повторил он приглушенным голосом, но четко, по слогам…
В комнате наступила напряженная тишина.
— Вещи выглядят так, как выглядят, и другой формы им не придашь. Кто у нас есть? Братья Медведевы. Жорес и Рой. Но ведь это слабаки, неверующие и предатели. А кто еще? Якир и Красин? Мне стыдно говорить с вами об этих подонках, друзья…
Солженицын прикрыл глаза ладонью правой руки, прижав большой палец к виску. Это означает негодование, возмущение до глубины души.
Он находился в Цюрихе уже не первый день. Его треугольное лицо страдальца уже, видно, примелькалось, и его фотографии давно исчезли с витрин больших книжных магазинов. В телепередачах не появлялось больше сообщений о «великом борце против коммунизма», замолкла и пресса. С тех майских дней 1974 года поредела и чешская «аудитория» Александра Исаевича. Осталось всего восемь человек, включая владельцев квартиры — супругов Голуб, неизменного доктора Прженосила и телохранителей — чемпионов по каратэ. Да, немногим больше, чем бывало слушателей на чугунной лестнице во дворе улицы Шаумяна в Ростове-на-Дону.
Единственное, что увеличилось, — это жизненное пространство Александра Исаевича Солженицына. У него уже не только своя вилла и квартира гостеприимных чешских эмигрантов, но и дача в окрестностях Цюриха, куда его каждое утро отвозят чемпионы по каратэ, чтобы к вечеру доставить обратно на виллу. Адрес по-прежнему держится в строжайшем секрете. Не знает его даже Наталия Светлова. Наташа II — новая жена Александра Исаевича. Строжайше запрещено (даже тем, кто знает номер телефона) звонить на дачу. «Александр Исаевич творит! Ему нельзя мешать!» Строго запрещено сообщать адрес третьим лицам: он опасается, как бы в его окружение не проникли агенты советского КГБ или чехословацкой госбезопасности. С каждым днем возрастала его алчность…
— Такие, как Якир и Красин, которые столь низко пали, что каются перед большевистским судом, не стоят того, чтобы говорить о них в таком обществе, как ваше, друзья мои! А еще кто?
Он нервным движением погладил бороду тыльной стороной ладони, затем резко рассек рукой воздух перед собой (что означало презрение) и посмотрел бегающим взором в сторону хозяйки.
— Амальрик. Все-таки он отличный социолог, — несмело отозвалась хозяйка.
В светлой, в стиле
Александр Исаевич наклонился вперед и закрыл лицо ладонями (что означало глубокое отчаяние), затем выпрямился и поднял указательный палец:
— Друзья, мои дорогие друзья! Ну кто такой Амальрик? Подонок! Любитель и распространитель порнографии! За что его и отправили в Сибирь. И поделом ему! Историк-недоучка, которого — слава богу! — исключили из университета за леность и ничтожные способности.
Александр Исаевич наклонился вперед.
— Вы можете себе представить, друзья? Амальрик имел связь с несколькими женщинами одновременно. Это глубочайшее падение, безнравственность! Нет, он ничего путного не может сказать русскому человеку. Я остался один…
Он снова широко разводит руками.
— Один. И со мной бог, вошедший в меня, и русский дух. Разве этого мало? Достаточно для того, чтобы справиться с коммунистами!
В ноябре 1960 года редакция «Литературной газеты» в Москве получила письмо. Или, точнее, заметку, которая называлась «Эпидемия автобиографий». Автор выступал против Ильи Эренбурга и Константина Паустовского, опубликовавших в журнале «Новый мир» свои мемуары. «Зачем писателю, — говорилось в ней, — способному творить, писать свою автобиографию? О тех, кто будет достоин, напишут современники, напишут литературоведы».
Автор заканчивал ее такими словами: «Я хотел бы не получить любезного извинения, что, «к сожалению, из-за недостатка места редакция не может опубликовать все поступающие письма». Если я прав, пожалуйста, опубликуйте, если я не прав, можете возразить». И категорично вопрошал: «Не пора ли редакциям журналов остановить эту эпидемию писательских автобиографий?» Внизу стояла подпись: «Александр Солженицын, учитель».
В Рязань в Касимовский переулок был направлен ответ. Он не был обидным для автора письма. А как же иначе? Редакция просто не обратила внимания на недостаток такта, который побудил провинциального учителя взяться за перо. Ведь каждому, кто хотя бы немного разбирается в литературе, абсолютно ясно, что мемуары таких выдающихся личностей, как Эренбург и Паустовский, обладают исключительной ценностью, не только документальной, но и эстетической. Что же все-таки побудило Солженицына к этой полемике, в которой он, кстати сказать, занимает самые примитивные позиции?
Первая работа Александра Исаевича была опубликована в «Приокской правде» в 1959 году. Это была заметка по поводу непорядков на почте. Второй «литературной попыткой» была маленькая статейка о непорядках на железной дороге. Ей так и не суждено было появиться на свет. Есть ли связь между почти оставшимся незаметным появлением в печати его имени и стремлением заявить о себе (о Солженицыне!) корифеям советской литературы?
Да, есть — самая непосредственная.
Солженицын стучится в любую дверь. Он хочет обратить на себя внимание — где угодно и как угодно. Показать свою исключительность, свою смелость. Позволим заметить, что эта смелость лишена риска. Может ли кто-нибудь обвинить советского гражданина в том, что он не проходит мимо недостатков в своем ближайшем окружении? В Советском Союзе критика всячески приветствуется. Может ли кто-нибудь обвинить в недобрых умыслах учителя, проявляющего беспокойство за судьбу советской литературы? Ни в коем случае. Однако он не был бы Солженицыным, если бы его поступки выглядели слишком просто. Он еще не знал, какой оборот могут принять события. Выступить ли против Советского Союза? Или пойти вместе с ним? Как выгоднее? Если он пойдет против общества, то он прослывет смельчаком, который не боялся нападать на самые большие авторитеты и боролся с произволом, присущим советскому строю. А если он будет вскрывать ошибки и недостатки, скажут, что сражался против уклонистов. Платформа готова. Можно действовать в любом направлении. Солженицын тогда жил в Рязани.
Позади остались поистине адские годы. И нельзя просто, по-человечески не посочувствовать Александру Исаевичу. Во время пребывания в лагере у него была обнаружена раковая опухоль (семинома левого яичка с метастазами в забрюшинные лимфоузлы). Развитие болезни было остановлено. Дело невиданное! Один шанс из ста тысяч. Но едва он покинул лагерь, как появилась опухоль в области брюшной полости. Солженицын начал терять в весе, не мог есть. Он вел уединенную жизнь в казахстанском Кок- Тереке, где после отбывания срока восьмилетнего заключения сначала работает экономистом в системе снабжения, затем становится учителем.
В этом районном центре он на «учительскую зарплату» купил собственный домик и начал новую жизнь.
Но что значит эта возможность жить и работать, если появляется новая угроза? Опухоль в области желудка увеличивается, и приговор врачей беспощаден: CA — карцинома по-научному, а по-народному — рак. Это почти верная смерть.
